Известная шумерлинская писательница Людмила Андреева – член Союза писателей Чувашской Республики и Международного Сообщества писательских союзов РФ, неоднократный победитель республиканского конкурса «Литературная Чувашия: книга года», призер смотра-конкурса художественного творчества людей с ограниченными возможностями «Вместе мы сможем больше» в номинации «Преодоление» и международного конкурса «Филантроп» в номинации «Поэтическое творчество», победитель городского конкурса «Общественное признание-2012» в номинации «Наперекор судьбе».
Ее стихи были представлены в сборнике произведений молодых поэтов «Стихи» (Чебоксары, 1994) и в сборнике «Вопреки всему» (Кугеси, 1998/2002), посвященном поэтам «особого племени». В настоящее время Людмила является автором нескольких сборников поэзии и прозы: «Между прошлым и будущим», «Счастье женское», «Слабинушка», «Где тебя ждут», «Когда уходишь ты», «Воздушный замок».
Мой мир такой большой и сложный –
там нет границ добру и злу.
Там одинаково возможны
паденье и полет во мглу,
где равноправие законов,
где черно-белый силуэт
блуждает средь людских притонов
и излучает тусклый свет.
…Я родилась в селе Саланчик Шумерлинского района, с рождения не могла самостоятельно ходить. И родители (а родилась я в семье служащих) с трёхлетнего возраста меня возили по больницам и санаториям. Ишлеи, Чебоксары, Казань, Ульяновск, Ленинград, Горький…
В 1987-м году прошла операция в Московском НИИ микрохирургии им. Бурденко, после которой я почти всему училась заново. У меня появилась возможность продолжить учёбу. Я изучала психологию в Российском открытом университете (г. Москва), на психолого-антрополого-педагогическом факультете, который по причине резкого ухудшения здоровья – разрушение межпозвонковых дисков – окончить мне, к сожалению, не довелось.
На слабость –
Не имею права.
На трусость –
Не имею права.
На стоны –
Не имею права.
И на унынье –
Не имею права.
Но я на жизнь
имею право!
И горько –
Улыбаться надо.
И тяжко –
Улыбаться надо.
И больно –
Улыбаться надо.
И жизнь не в радость –
Улыбаться надо.
Но снисхождения –
не надо!
Ведь я,
Живя на белом свете,
Не только за себя
В ответе!
Сколько себя помню, всегда пыталась сочинять: вначале писала сказки, рисовала. А папа всегда говорил, что сделает из меня писательницу, как Леся Украинка. Скорее всего, это и сыграло решающую роль: как я ни скрывала от своих близких свое занятие, все тайное когда-нибудь да становится явным. Так и получилось, что занялась я этим всерьез.
Публикуюсь я с 1982 года в районной и республиканской печати. Мои стихи неоднократно звучали на Всесоюзном, Всероссийском и Республиканском радио. Готовила материалы для журналов «Поле надежды» (г. Чебоксары) и «Луч Фомальгаута» (г. Москва/Рязань), издаваемого АНО «Центр социокультурной анимации "Одухотворение"». Планов много, и очень хочется как можно больше успеть сделать. В работе я чувствую себя счастливой.
Душа, рожденная летать,
не хочет ползать на коленях, –
учась свободу обретать
и открывать любые двери,
она стремится только ввысь,
к Божественному совершенству:
свободной птицей вознестись
к необъяснимому блаженству
и к благодати неземной
слияния со всей Вселенной,
где путь наш сложный и простой
в любви целительной, нетленной.
Душа не может не летать...
Мой папа был учителем истории, и я в своё время зачитывалась книгами на историческую тему, взахлёб читала увесистые тома испанца Лопе де Вега, просто обожала сказки, да и сама, сколько себя помню, всегда что-то сочиняла… Книги были моими собеседниками, они давали пищу для ума.
К тому же мне всегда везло на хороших людей. Учителя, врачи, знакомые, друзья, близкие — они всегда давали мне знать, что я не одна. Наш дом постоянно был полон: приходили одни, другие, благодаря моей маме для всех в нашем доме находилось место, понимание и сочувствие... Это она ухаживала за мной, порой очень беспомощной и прикованной к постели, не давая мне падать духом.
В 1990 году похоронили папу. Мы с мамой переехали в город. Сейчас я живу в Чувашии, в небольшом городке Шумерля. Спустя некоторое время после папиной смерти здоровье моё резко ухудшилось: не выдержал нагрузок позвоночник, и пошло разрушение межпозвонковых дисков.
Мне пришлось бросить учёбу, так как даже держать ручку в руке было тяжело, не говоря уже о том, что стало практически невозможно сидеть за моей старенькой пишущей машинкой.
Но несмотря ни на что, когда мне бывает плохо, я думаю о том, что есть на свете те, кому, может быть, ещё хуже, и надо во что бы то ни стало держаться. И держаться, возможно, зубами за воздух…
В 2006 году моей мамы не стало. Казалось – рухнул мир, в котором я жила.
Который год уж нет тебя со мной,
Который год ты мне ночами снишься…
И сердце заполняется тоской
От мысли, что уже не возвратишься…
Ах, если б можно было все вернуть,
Сказать все то, что раньше не сказала…
Доверчиво к твоей груди прильнуть
И прошептать чуть слышно: «Мама…»
Благодаря своим друзьям я осталась на плаву… Мне пришлось приспосабливаться к жизни в одиночестве, было очень сложно. В полулежащем состоянии разменяла трехкомнатную квартиру, купила стиральную машинку-автомат, микроволновку и все необходимое для своей жизни (а самое главное – приспособила свою квартиру под себя) и издала свои сборники прозы. Всего с 1994 года у меня вышло в свет три совместных стихотворных сборника и пять авторских книг. Вот-вот должен выйти еще один авторский сборник стихов «Воздушный замок».
В 2007 – 2008 годах я стала лауреатом республиканского конкурса «Литературная Чувашия: самая читаемая книга года» в номинации «Самая читаемая книга на русском языке» за книги «Счастье женское» и «Слабинушка». Также в 2007 году я получила республиканскую премию «Преодоление». В начале 2012 года стала членом Союза писателей Чувашской Республики и Международного сообщества писательских союзов России.
Прошлый год принес мне еще одну победу – в конкурсе города Шумерля «Общественное признание-2012», в номинации «Наперекор судьбе» (критерии: жители городского округа с ограниченными возможностями здоровья, которые, вопреки жизненным трудностям, смогли не просто выстоять, но и проявить себя и добиться высоких результатов в различных сферах деятельности).
Еще деревья не проснулись –
над лесом стынет синева…
похоже, только встрепенулась
\природа… – стаяли снега.
Еще куют пока морозы
в свой панцирь лужи на земле.
Холодный дождь и капли-слезы
дорожки тянут на стекле.
Еще так зыбко очертанье
несуществующего дня
и ощутимо расстоянье,
что от тебя и до меня.
Но сердце верит ощущенью:
чему бывать – не миновать!
Сродни все это озаренью,
что хочется весь мир объять.
Душа похожа на природу,
что в непогоду замерла…
Еще совсем-совсем немного –
и будет буйствовать весна!
Но ничего этого не было бы, если бы меня не окружали чуткие и добрые, отзывчивые люди, а главное – мой самый близкий и верный друг и товарищ по несчастью – Леша…
Нас с ним многое объединяет. Это и болезнь – у него такое же заболевание, как и у меня, но в более легкой форме. В прошлом году ему сделали операцию на позвоночнике и, слава Богу, угроза инвалидной коляски для него отступила. Мы вместе уже давно. В мае 2008 года мы обвенчались. У его родственников я нашла мощную опору и моральную поддержку…
Я уже не мучаюсь, когда меня одолевают сильные боли: при малейшей необходимости Леша сразу везет меня к нашему врачу в Чебоксары. И только благодаря этому я еще не слегла. Конечно, было бы здорово переехать туда, ведь мое здоровье ухудшается и помощь врача нужна мне все чаще и чаще, но из-за огромной разницы в ценах на жилье – это нам, к великому сожалению, не под силу…
Дождь... косые черточки в стекло,
на асфальте, в лужах – круг за кругом.
Кажется, что он идет давно,
по-осеннему прохладный и занудный.
В теплый плед укутавшись, сижу –
на душе пустынно и уныло.
Про себя стихи свои твержу,
чтоб не так уж одиноко было.
Дождь стучит прерывисто в окно,
уводя в пространные мечтанья...
Может, я придумала давно
этот мир, далекий и печальный,
где приходят и уходят вдруг,
где дожди сменяются снегами
и все время одиноко ждут,
умываясь тайными слезами.
Дождик-дождь – косая дробь в стекло,
по асфальту, круг за кругом в лужах...
Чуть теплее будет оттого,
если в мире ты кому-то нужен.
В моей жизни мне помогает моя любовь к прекрасному. Ведь сколько создано шедевров искусства и в музыке, и в живописи, и в литературе! Да и вообще мир, окружающий нас, так много в себе несёт, что, кажется, и жизни не хватит, чтобы понять, узнать, впитать в себя это разнообразие красочных оттенков.
Несмотря на трудности, всё-таки есть в нашей жизни то, ради чего стоит жить, ведь жизнь прекрасна!
Я не устану говорить: «Спасибо!» -
моим любимым, дорогим, родным...
И жизнь моя становится красивей
от чувств, что вы во мне зажгли!!!
Людмила Андреева
Где тебя ждут
Посвящаю всем матерям, ждущим своих детей.
На окраине небольшого городка в уютном чистеньком домике вот уже более пятидесяти лет жила Клавдия Аркадьевна Лисина. Похоронив шесть лет назад мужа, она доживала свой век одна. У нее было два взрослых сына и дочь. Дети выросли, стали самостоятельные и разлетелись в разные концы необъятной ранее страны. Время очень беспощадно к людям. И с Клавдией Аркадьевной оно поступило не лучшим образом, на старости лет оставив ее один на один с насущными проблемами, от которых долгими и зачастую бессонными ночами начинала болеть голова.
Встав утром, измотанная ужасной бессонницей, Клавдия Аркадьевна ставила на газовую плиту чайник и приводила себя в порядок. Чай стал для нее необходимым ритуалом, во время которого она приходила в себя от одолевающих мыслей, доставляющих ей головную боль. То ли дело было раньше, когда была значительно моложе и красивее... Тогда казалось, что все еще впереди и жизнь прекрасна и беззаботна. Вокруг так много всего заманчивого и интересного, что просто дух захватывало от всевозможных планов устройства дальнейшей судьбы. Ей тогда и в голову не приходило даже, что все окажется до обидного прозаично, не похоже на сказку, что рисовало наивное воображение. Да и что говорить об этом, если с высоты прожитых лет жизнь превратилась в просмотренный фильм, наподобие длинного сериала. У нее, пенсионерки со стажем, только и оставалось занятий, что вспоминать молодость, стремительно пролетевшие годы и не реализованные в свое время желания и надежды...
Родители называли ее ласково: Клавочка... Кареглазая, с большим бантом в волосах, она была любимицей взрослых. Отец, бывало, придя с работы, брал бежавшую ему навстречу Клавочку на руки и нес к большому, обшитому кожей дивану. Посадив к себе на колени, вытаскивал из кармана пряник или конфету и давал ей, маленькой и любимой дочурке... Эти дни раннего детства были самым светлым пятном в ее жизни. Середина двадцатых годов, время НЭПа: разрешена частная торговля, и отец Клавы, в прошлом купеческий сын, открыл свой магазин галантереи в одном из крупнейших городов России. Правда, свобода эта длилась недолго, и Клавочкиной семье пришлось спешно уезжать, бросив все, в захолустную провинцию. Там и начинали жизнь практически с нуля.
В памяти от того времени осталось нудное чувство неустроенности и ощущение страха, что снова придется срываться с обжитых мест. Они долгое время жили, не распаковывая чемоданов и узлов с пожитками. Отец уже не баловал дочь сладостями, да и у Клавочки вскоре появился братик, который все время плакал и действовал ей на нервы.
Однажды она сказала матери:
— Давай отнесем Данилку обратно в больницу, мы без него так хорошо жили! Он нам не нужен!..
На что ей мать ответила:
— Неужели тебе не жаль братика, ведь он такой маленький и беззащитный! И он очень нуждается в нас!..
— Но нам он не нужен!.. — упрямо твердила Клавочка. — Как Данилка стал жить с нами, вы стали возиться только с ним, а я хочу, чтоб мои папа и мама любили лишь меня...
Мать в ответ только улыбалась и гладила дочку по голове, говоря ей, что они ее тоже любят. Но на протяжении долгих лет детская ревность жила в Клавочкиной душе, отравляя жизнь. Ей казалось, что никто не любит ее, потому что она считалась большой. Клавочку лишили возможности быть ребенком, с нее требовали помогать понемногу маме. Теперь у них не было, как раньше, няни, им приходилось делать все самим. Отец был обыкновенным служащим в государственном учреждении и получал жалование, которого хватало лишь на содержание семьи. Клавочка постепенно стала ненавидеть братика, требующего постоянного внимания к себе. Она чувствовала себя заброшенной и никому не нужной. Молча глотая слезы, она с горечью думала о своей, как ей казалось, никчемности, тоскуя по безоблачному раннему детству, где для Клавочки все было прекрасно, ведь ей не приходилось ни с кем делить родительскую любовь... Когда Клавочка пошла в школу, у них родилась маленькая Машенька, и Данилка уже был полностью на ее попечении. К тому же в школе над ней дети стали смеяться и передразнивать, когда она ответила, что ее зовут Клавочкой. И она стала Клавой. Учеба у нее шла хорошо. Клава старалась, и отцу не приходилось за нее краснеть на родительских собраниях.
Пролетали годы. Клава из хорошенькой девочки превратилась в стройную и симпатичную девушку с легко узнаваемыми отцовскими чертами лица. То, что многие ребята ей оказывали внимание, она воспринимала как должное. Клава мечтала о том, что ее избранник будет красивым и умным, верным и добрым человеком, таким же, как и ее отец.
Еще Клава увлеклась запрещенным в те года Есениным. Его считали упадническим поэтом...
— Нет, никто так не может писать!.. Никто. — Клава вздохнула. — Ни у кого из поэтов нет такого лиризма, у него в стихах печальная грусть, и эта грусть заставляет думать о том, что не все на свете так совершенно, как хотелось бы, и ничто на белом свете не вечно... Есенин описывает природу так, что его личные чувства и образы тесно переплетаются с русским пейзажем, они мелодичны и душевны.
Поговорить о Есенине тогда можно было лишь с самыми верными друзьями. Такой подругой для Клавы была Зина. Ей она читала стихи любимого поэта:
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы – кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле,
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
Зина, положив обе руки на гнутую спинку стула, а подбородок на руки, молча слушала подругу.
— Или вот еще одно, посвященное другу и поэту Клюеву:
Теперь любовь моя не та.
Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь
О том, что лунная метла
Стихов не расплескала лужи.
Грустя и радуясь звезде,
Спадающей тебе на брови,
Ты сердце выпеснил избе,
Но в сердце дома не построил.
И тот, кого ты ждал в ночи,
Прошел, как прежде, мимо крова.
О друг, кому ж твои ключи
Ты золотил поющим словом?
Тебе о солнце не пропеть,
В окошко не увидеть рая.
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь.
— Да... "Но в сердце дома не построил..." Как все слова точно подобраны... Слушай, Клава, а ты сама не хотела бы писать так же, как и он? — Зина с любопытством посмотрела на подругу.
— Что толку хотеть, если я знаю, что у меня ничего не получится.
— Почему?
— Я слишком его люблю, чтобы подражать, подражание будет выглядеть нелепо, — Клава встала и подошла к висевшему на стене зеркалу. — И вообще, человек должен оставить после себя что-то неповторимое.
В комнату зашел двенадцатилетний Данилка. Кинув взгляд на девчонок и взяв с этажерки книгу, он направился к двери.
Когда дверь за Данилкой захлопнулась. Зина улыбнулась:
— Какой у тебя братишка растет, красавец...
— Скажешь тоже! Пацан как пацан, ничего особенного, — чуть ли не фыркнула Клава. — Во всяком случае, не такой задира, как Сенька Воронцов...
— Ну, Сенька еще тот парень!.. Любка вон от него ежедневно чуть ли не плачет.
— Ему давно пора выйти из детства, а он все никак не повзрослеет, — Клава вздохнула. — Наверное, всегда будет вести себя как первоклашка... Ох и досталось всем нам тогда!.. Помнишь, как он всех девчонок за косы дергал, прохода не давал?
— Да, Марья Ивановна не знала, как его обуздать. Такой непоседа был, ужас!..
— Да и кому его учить было, ведь он рос с отцом, без матери... Жаль его вообще-то, — Клава опустила глаза. — Не может он с девчонками иначе. Ему бы себя совсем по-другому вести... Из-за поведения его и в комсомол не приняли...
— Ты права. Он себе только вредит.
— Если бы он учился похуже, вряд ли в школе стали бы терпеть его выходки. Кстати, Веня говорит, что у Воронцова большое будущее.
— Может быть... — задумчиво сказала Зина. — Представляешь, наш хулиганистый Сенька Воронцов – профессор физико-математических наук!..
Клава улыбнулась. Все могло быть. Сенька был таким вундеркиндом точных предметов, что перед каждой контрольной работой весь класс не давал ему покоя. Ради его помощи можно вытерпеть все его насмешки... Он просто не умел себя вести с девчонками иначе. Как-то Сенька подошел к той же Любке с приглашением пойти в кино, но та, помня все его грубые выходки, ошарашено смотрела на него, хлопая голубыми глазищами.
— Молчанье – знак согласия!.. — и Сенька, дернув пассию за косу, выбежал из класса.
У Любки на глазах появились слезы, и она чуть не вскрикнула от боли.
— Дурак!.. — только и прошептала она.
С ним вообще невозможно было общаться, он то и дело выкидывал подобные номера, держа всех девчат в постоянном напряжении.
— Что ж, натуру не переделаешь. — Зина встала. — Ладно, я пойду. А то я своим сказала, что долго не буду.
— Хорошо. Завтра в школе встретимся. — Клава проводила подругу и села за учебники. На носу были выпускные экзамены.
Березняк на окраине городка стал негласным местом сбора выпускников, так как именно через него пролегал путь к тихой речушке, где встречало свой первый рассвет молодое поколение. После торжественного вручения аттестатов в актовом зале школы юноши и девушки собрались на полянке этого березняка, возле небольшого костра. И в предрассветных сумерках белые березки с распушенными изумрудными ветвями напоминали стройных девушек – вчерашних школьниц.
Клава сидела на расстеленной куртке одноклассника Вениамина Репина и смотрела на чистое звездное небо. Казалось, там, на небе, среди мерцающих звезд, она пыталась увидеть ожидающее ее будущее, такое загадочное и манящее. Сам Вениамин полулежал на траве, подперев ладонью подбородок, и открыто любовался Клавой: густые полукружья бровей, длинные черные ресницы и маленькая родинка возле рта.
— Ребята, а давайте встречаться каждый год на этом месте!.. — озвучил мысль, витавшую в головах у многих присутствующих здесь, Сергей Иванский, теперь уже бывший комсорг их класса. — Ведь это же интересно - узнавать о достижениях и успехах каждого...
— А что, дельное предложение! — Воронцов даже подскочил от избытка чувств. — Я – за...
— Встретиться, конечно же, неплохо. Но я уверен, что большинство забудет об этом: появятся новые интересы, друзья, дела! Не до этого всем нам будет, — прагматично заявил Витька Коршунов.
Ребята зашумели. Им, вчерашним школьникам, уже объятым сентиментальной ностальгией по ушедшим годам детства и отрочества и только-только вступившим на путь взрослых, фраза Коршунова показалась кощунством.
Зина, возмущенно вспыхнув и пытаясь подавить негодование, сказала:
— Забыть о школьных годах?! Да это невозможно! Это... это смахивает на предательство. Предательство самого себя в первую очередь...
— А я думаю, что Витя прав!.. — поддержала Коршунова Лара Васильева, отличница и активистка класса. — Через год нам будет не до этого. Кто пойдет работать, а кто учиться дальше. Хорошо, если через пять лет мы все тут встретимся.
— Еще, говорят, война будет, — вставил кто-то из ребят.
Зина снова возмущенно заявила:
— Этого не может быть! У нас с немцами подписан пакт о ненападении!
— Ну и что?.. — возразил ей Коршунов. — К тому же не надо забывать и о японцах!
Все затихли. Им не хотелось даже думать о плохом, ведь приближался рассвет нового дня. Всем хотелось верить в лучшее. После затянувшейся паузы, потушив костер, ребята парами пошли к реке встречать солнце, а затем разбрелись кто куда...
Клава до мельчайших подробностей помнила все произошедшее дальше. Да и как забудешь первый поцелуй с мальчиком, который признался тебе в любви, да еще стихами любимого Есенина... Веня Репин ей тоже нравился. Статный, русоволосый, зеленоглазый, с волевым подбородком, он был героем Клавиных снов. Они долго гуляли вдвоем в утреннем лесу и за эти часы, пожалуй, узнали друг о друге гораздо больше, чем за все годы совместной учебы. Им очень не хотелось расставаться, словно они подсознательно чувствовали, что больше такой возможности у них не будет.
В их судьбы вмешалась война. Многие из одноклассников, в том числе и Вениамин Репин, сразу же после выступления Молотова по радио пошли в военкомат записываться добровольцами на фронт. Клаву и еще несколько девушек из их класса пригласили в райком комсомола, где и вручили путевки на фронт, в полк, созданный для обороны столицы. Тяжелое и жуткое было время, страшное. Клава не любила его вспоминать. Много крови и боли, страданий выпало на долю многонационального народа. Да и война совсем не женское дело...
Первый налет вражеских самолетов ввел Клаву в состояние оцепенения. Ей захотелось спрятаться куда-нибудь, зажать уши, чтобы ничего не слышать: ни гула летящих машин, ни свиста падающих бомб, ни их разрывов. Первое время животный страх преследовал Клаву, даже фронтовые "сто грамм" не помогали. Алкоголь вообще был ей противопоказан. Ее всю выворачивало наизнанку от выпитого спирта. Клава теряла способность не только соображать, но и действовать. Говорят, что человек ко всему привыкает. Неправда. К такому нельзя привыкнуть, адаптация со временем наступает, но остается ощущение потери реальности. Кажется, что все, что в данный момент происходит, это лишь кошмарный сон, от которого хочешь скорее очнуться. И в таком состоянии Клава провела долгих четыре года, которые хотелось напрочь вычеркнуть из жизни, из памяти, из судьбы. Все, что потом писалось и читалось о войне, было совсем иное. Это более сглаженное, рафинированнее, вообще не сравнимое с действительностью... Когда сам участвуешь в подобной бойне, убивая живого человека, пусть даже безжалостного врага, медленно, но верно убиваешь себя и свою душу. Кажется, что еще немного - и сойдешь от увиденного и испытанного с ума. Душа становится сплошной раной от бессмысленных и жестоких потерь, когда гибнут подруги-зенитчицы, знакомые, друзья, родные и совсем чужие люди. Смерть никого не щадит. Но Клава научилась приказывать себе держаться и не впадать в панику.
Права оказалась Лара Васильева: после выпускного вечера нескоро одноклассники снова встретились. Из их класса с войны вернулись только двое ребят: Витька Коршунов и Иван Савенко, оставивший на полях сражений ноги. Собрались они помянуть павших, навечно оставшихся в памяти молодыми, полными сил и надежд, те, кто волею судьбы выжил в те жуткие годы. Ничем не залечить рану, нанесенную войной, она будет напоминать о себе до последнего дыхания, до последнего проблеска сознания. Невозможно смириться с этим кошмаром, но ничего уже не исправить.
Клаве повезло, она осталась жива. После полученной контузии и четырех ранений вернулась домой, где ее ждали мать, братишка и сестренка. На отца еще в первый год войны была получена похоронка.
После войны Клава поступила в педагогическое училище и осуществила давнюю мечту, стала учительницей начальных классов. Клава, теперь уже Клавдия Аркадьевна, с замиранием сердца заходила в свой первый класс. На нее с неподдельным интересом и любопытством смотрели тридцать пять пар глаз. Девочки с бантами в волосах и немного лопоухие мальчики, коротко подстриженные, с чубчиками на лбу или же под ноль, опрятно одетые по случаю первого дня их учебы. Доверчивые и наивные, в чем-то немного и глупые, ловившие каждое ее слово и забавно отвечавшие на ее вопросы.
— Кто это, кто мне скажет? — Клавдия Аркадьевна показала картинку с красивым петухом классу. — Ну-ка, Шура, скажи нам.
Кругленький как колобок Шура, пыхтя, встает из-за парты:
— Кречет.
— Не кречет, а петух, — поправляет мальчика Клавдия Аркадьевна.
— Но, Клавдия Аркадьевна, как он может быть петухом, если он – кречет?..
Клавдия Аркадьевна с улыбкой поправляет мальчика:
— Кречет – это хищная птица отряда соколиных, Шура…
— Кречет кречет и есть!.. — упрямо твердит Шура. — А петух? Я не знаю такого слова. И мама, и папа, даже старенькая баба – все его так кличут. И я привык...
— Ну разве что у вас принято так. Только разница между этими птицами большая, а правильное название этой птицы – петух...
Начнешь детишкам что-то интересное рассказывать, а они слушают, раскрыв рты, ловя каждое твое слово. И сразу заметно, если дети что-то не понимают. У них сразу появляется отсутствующий взгляд. Клавдии Аркадьевне нравилось чувствовать себя властительницей ребячьих душ. Может, потому, что она умела находить общий язык с детьми. Ее бывшие ученики запомнили первую учительницу и оказывали всяческие знаки внимания. С этой стороны Клавдии Аркадьевне жаловаться не на что.
С мужем Клавдия Аркадьевна познакомилась на рынке. Он стоял за прилавком и торговал свежим, парным мясом. Она купила кусочек для щей и даже не обратила внимания на рослого мужчину в выцветшей гимнастерке.
Он ее окликнул:
— Девушка, у вас из сумочки что-то выпало...
Клавдия Аркадьевна обернулась, и их глаза встретились. Мужчине было на вид лет тридцать, рыжеволосый, с веснушками возле носа, он не производил никакого впечатления. Лишь глаза смотрели на нее так пристально, что, казалось, хотели вывернуть наизнанку. Клавдии Аркадьевне на мгновение стало неуютно от этого взгляда, и она поскорей отвела глаза.
Мужчина протянул ей сложенный вчетверо листок:
— Это ваше?
Она протянула руку и взяла бумагу. Развернув, Клавдия Аркадьевна увидела свой разборчивый почерк и сказала:
— Да, это мое. Спасибо большое...
— Не за что. Пожалуйста, кушайте на здоровье, — и широко улыбнулся, показывая ровные белые зубы. — А я вас тут часто вижу. Только вы больше ходите по овощным рядам...
— Конечно, рынок-то один... — в замешательстве пробормотала Клавдия Аркадьевна. Видно было, что мужчина был настроен поговорить, а она это считала неприличным. — Извините.
И она ушла. Через какое-то время они снова встретились. Но теперь уже не на рынке, а на вокзале у кассы, где она брала билет на автобус.
— Здравствуйте, — голос прозвучал откуда-то сбоку, и, повернув голову, Клавдия Аркадьевна увидела открытое лицо с широкой улыбкой. — Я рад вас видеть.
Боясь показаться невежливой, она улыбнулась ему в ответ и сказала:
— Мне тоже очень приятно.
— Вот еду к родственникам, в N*. Давно уже приглашают, а все никак не выберусь...
— Я тоже туда. У меня там семья, — Клавдия Аркадьевна почувствовала, что теперь от этого знакомства ей не уйти.
— Значит, поедем вместе, — произнес мужчина с довольным видом. — Все не скучно будет и время быстрее пролетит.
В автобусе он сел рядом с ней, и Клавдии Аркадьевне не помогла даже предусмотрительно открытая книга. Мужчина прямо засыпал ее вопросами, и она сама не заметила, как слово за слово разговорилась с ним.
Мужчина оказался балагуром и весельчаком, и уже через несколько минут Клавдия Аркадьевна, забыв про все на свете, непринужденно разговаривала с ним. Звали его Василием, родом он был из глухой деревеньки, мать Василия умерла еще до войны. Семья у них была большая: пять братьев и три сестры, и всех их, по словам Василия, разбросало по всей стране. После демобилизации Василий устроился на рынок рубщиком мяса, так как никакой профессии у него не было. Образование – пять классов. Был подпаском, в уборочную страду – подручным у трактористов из МТС. Как он про себя сказал: "подай-принеси"...
— Надо было на шофера выучиться, а я проболтался тогда, сейчас бы при толковом деле был, — Василий вздохнул. — А вы где работаете?
Узнав о том, что она учительница, он немного смутился и сказал:
— Вы меня, неуча, простите, если шибко говорю с ошибками, вы меня поправляйте, не стесняйтесь, — Клавдия Аркадьевна улыбнулась. — А семья у вас какая, вы сами-то замужем?
— Нет, я незамужняя. Мама у меня живет с моими братишкой и сестренкой, — Клавдия Аркадьевна убрала в сумку так и не пригодившуюся в дороге книгу.
— Вы, верно, читать любите, а я вам так и не дал, — виновато произнес Василий.
— Да, я читать люблю. Но ничего, как-нибудь в другой раз. А за разговором и время незаметно пролетело. Пообщались немного, и это хорошо.
Василий посмотрел на попутчицу, и Клавдия Аркадьевна, перехватив этот взгляд, поняла, что он хочет что-то спросить, но не решается. Прошло минуты две, прежде чем Василий снова заговорил.
— Может, мы еще встретимся?
Клавдия Аркадьевна улыбнулась:
— Все может быть! Мир, говорят, тесен! Когда-нибудь и…
Василий нахмурил брови:
— Ну-у, когда-нибудь – это еще неизвестно... А когда вы обратно поедете?
— Я нескоро, у меня отпуск.
— Я мог бы задержаться на пару дней, — он вопросительно посмотрел на спутницу. — Можно, я с вокзала провожу вас до дому?
— Хорошо, — Клавдии Аркадьевне показалось, что будет невежливо с ее стороны ответить Василию отказом. "Ничего предосудительного в том, что он проводит, нет, — думала она. — В конце концов, не съест же он меня!"
На другой день Василий пришел к ним домой и помог по хозяйству. В доме не хватало мужских рук. Что с Данилки возьмешь, он хоть и подрос, а толку от него было мало. Данилка, как и отец, не умел столярничать. А у Василия работа с деревом ладилась, Клавдии Аркадьевне даже показалось, что у него золотые руки... Уезжая, Василий сказал, что будет встречать каждый автобус, прибывающий из N*.
— Зачем же тратить впустую время? — и она сказала число, когда собиралась обратно. Правда, в тот день у Клавдии Аркадьевны не получилось выехать: приболела мать, и ей пришлось немного задержаться. Но когда Клавдия Аркадьевна сошла с автобуса, перед ней совершенно внезапно появился Василий.
— Наконец-то!.. — выдохнул он, даже и не пытаясь скрыть радости. — Я уж думал, что пропустил вас, и не надеялся встретить...
Клавдия Аркадьевна посмотрела на веснушчатое лицо Василия, расплывшееся в улыбке, на его непокорную шевелюру, и ей на какое-то мгновение показалось все происходящее сейчас до боли родным и знакомым... Может быть, ее память выхватила из дальних закоулков подсознания этот ясный день встречи с человеком и напомнила ей: смотри, а ведь это уже было! Конечно же, все, что ей казалось, было невероятным, но у Клавдии Аркадьевны появилось такое чувство, и что делать с ним – она не знала. В замешательстве она стояла перед Василием и даже не оттолкнула его, когда тот ласково обнял ее за плечи и прижал к широкой груди.
— Господи, как же я соскучился по вас!..
Минуты две они молча стояли. Клавдия Аркадьевна снова посмотрела снизу на Василия (она была на целую голову ниже его) и, стараясь стряхнуть с себя это наваждение, стала потихонечку освобождаться из его объятий.
— Извините, — Клавдия Аркадьевна залилась пунцовой краской и призналась. — Василий, с вами я почему-то себя чувствую школьницей.
Василий, отпустив Клавдию Аркадьевну и подхватив ее дорожную сумку, пробормотал:
— А мне давно хочется перестать "выкать". И хочется поцеловать...
Клавдия Аркадьевна остановилась.
— Уж не хотите ли вы сказать, что...
— Да, черт возьми. Да! Влюбился, видно, я в тебя, как пацан!.. Вот высказал тебе все, делай теперь со мной все, что тебе угодно! — Василий стоял перед ней, его вихры непослушно торчали в разные стороны. Клавдия Аркадьевна, ведомая бессознательным чувством, подошла к нему поближе и поцеловала его в колючую щеку.
— Ты бы побрился, что ли...
Сошлись они с Василием через полгода, вьюжным февралем, когда он пришел к ней со всеми своими пожитками. Расписались на восьмое марта, сделали небольшой вечер дома, где были только самые близкие для них люди. Всего человек десять: брат Данилка с матерью, две учительницы, школьный завуч, да со стороны Василия была тетка с сыновьями и снохами.
Все у них с Василием было довольно прозаично. Клавдия Аркадьевна не могла даже сказать, была ли это любовь с ее стороны. Скорее всего, ей хотелось полюбить Василия. У него был покладистый характер, хотя он не был идеальным мужчиной. Мужчиной ее мечты... Но это уже не столь важно. Война опустила ее на грешную землю. Землю, где каждый жил как мог и добивался желаемого теми средствами, с которыми он был знаком. Василий был для нее лучшим вариантом из того, что ее окружало. Можно было сказать, что Клавдии Аркадьевне повезло. Муж не мотался по забегаловкам, не глушил стаканами водку, приносил зарплату домой полностью и, что было немаловажно, уважал ее и считался с ее мнением. Конечно, за это пришлось немало побороться, но игра стоила свеч. Не все было гладко, как хотелось бы. На многое приходилось снисходительно закрывать глаза, но это были уже мелочи. Мелочи, недостойные внимания. Сложно было бороться с его вредными привычками и каждый день показывать Василию, что у нее тоже есть чувства и желания, порой несхожие с его понятиями о женской покорности. Их маленькая комнатка в доме барачного типа в начале совместного жития слышала немало семейных перепалок, но самая большая чуть было не закончилась разрывом сложившихся отношений. В тот день Клавдия Аркадьевна пришла с педсовета морально измотанная и, открыв дверь, увидела мужа лежащим на кровати, прямо поверх красивого китайского покрывала, в рабочей одежде и сапогах.
— Василий!.. — отчаянно вырвалось из ее груди. — Ну что же ты делаешь, а?.. Я стираю, убираю за тобой, а ты нисколько с этим не считаешься!
Муж повернул к ней голову:
— На то ты и жена, чтобы держать в доме порядок! — Клавдия Аркадьевна по голосу поняла, что Василий выпил и еле сдерживает раздражение. — Почему тебя до сих пор нет дома? Где тебя черти носят? В конце концов, я жрать хочу!
Клавдия Аркадьевна сняла пальто, опустила тонкий пуховый платок на плечи и, стараясь говорить сдержанно и ровно, сказала:
— Я тебе еще вчера вечером сказала, что у нас сегодня будет педсовет. Вот я и задержалась. А еду надо лишь разогреть на плите, у тебя же есть руки.
Василий медленно поднялся, сел на кровати и посмотрел на жену. У Клавдии Аркадьевны нехорошо екнуло сердце. Не нравился ей этот взгляд, он предвещал бурю...
— Та-а-ак значит, был педсовет. Мне-то что придумывать, когда я задерживаюсь? Нашла простачка! Небось, с кем-то шашни крутишь, а меня поститься заставляешь!
— Да ты понимаешь, чего ты мелешь? — Клавдия Аркадьевна сдерживалась из последних сил. — И куда только я смотрела, о чем думала, когда выходила за тебя замуж? Ох и дура же!
— Нет, ты не дура! Это я тебе слишком много поблажек даю! У других вон жены своим мужьям и слова поперек сказать не смеют, а ты мне и в постели все время перечишь!.. Видите ли, то она устала, то она не в настроении, то еще чего-нибудь! Все, хватит! С сегодняшнего вечера будем жить по-моему! — Василий, покачиваясь, встал с кровати и неуверенным шагом направился к жене. Схватив ее в охапку, он повалил ее на пол и в ярости стал срывать с нее одежду. Клавдия Аркадьевна, поняв, что сопротивление бесполезно, покорилась мужской силе. Такому насилию она подвергалась впервые. Василий никогда не переступал границы дозволенного. А тут словно бес в него вселился! И на другой день Клавдия Аркадьевна, собрав вещи, ушла к подруге-учительнице, жившей с родителями погибшего мужа в своем доме на другом конце городка.
Целый месяц Василий встречал ее у дверей школы и умолял вернуться. Но она была непреклонна, думая, что если сейчас уступит, то он из нее будет вить веревки...
— Клава, хочешь, я на колени перед тобой встану? Ну прости же ты меня, пожалуйста...
— Я же тебе русским языком сказала, что к тебе не вернусь! Ты сам подумай, как жить с человеком, который с тобой не считается? Я не привыкла к подобному скотскому обращению! Насилие для меня неприемлемо!.. — Клавдия Аркадьевна посмотрела Василию в глаза. — Если я вернусь к тебе, через некоторое время все может повториться. А я этого не хочу! Ты меня слышишь? Не хочу!
Василий бухнулся перед ней на колени прямо мокрую землю и, поймав руки жены, начал целовать их, слезно умоляя:
— Клянусь памятью матери, своим здоровьем и жизнью – больше в рот не возьму этой гадости! Прости меня и вернись, пальцем до тебя не дотронусь!.. Пожалуйста...
Прохожие проходили мимо и с любопытством смотрели на эту сцену. Клавдии Аркадьевне стало не по себе.
— Прекрати сейчас же! Я тебе не верю, ты на все способен... Не ломай комедию, не лей крокодиловы слезы. Грош цена твоим словам!
— Прошу тебя, Клава, прости меня!
Клавдия Аркадьевна решительно вырвала руки из рук мужа и резко, не оборачиваясь, зашагала прочь. Мгновение спустя за ее спиной послышался визг тормозов, глухой стук и истошный женский крик. Сердце Клавдии Аркадьевны замерло. Резко обернувшись, она увидела тело мужа, лежащее боком на сыром асфальте. Из кабины "ЗИЛа" выскочил растерянный шофер и нагнулся над телом Василия. Вокруг собирался народ. Клавдия Аркадьевна на ватных ногах направилась туда. В ее голове билась только одна мысль: "доигралась!.."
Когда Василий открыл глаза, Клавдия Аркадьевна плакала, склонившись над ним. Подъехала "Скорая Помощь", и врачи стали хлопотать возле пострадавшего, положили его на носилки.
— Клавочка, прости меня, — тихо произнес Василий.
Клавдия Аркадьевна улыбнулась сквозь слезы, пытаясь хоть как-то скрыть испуг, произнесла:
— Все будет хорошо, пожалуйста, не беспокойся!
Сотрясение мозга и перелом руки – таков был диагноз врачей. После выписки из больницы Василий стал иным. Жизнь у них наладилась, Клавдия Аркадьевна была довольна и вскоре сказала мужу новость: у них будет ребенок. Василий был счастлив. Он чуть ли не на руках носил жену, не позволяя ей ничего делать, оберегая от излишних нагрузок. Кто бы сказал Клавдии Аркадьевне во время их размолвок, что Василий может быть таким заботливым и внимательным мужем, она бы не поверила. Мужа будто подменили. Он вообще перестал выпивать и устроился работать в столярную мастерскую. Из маленькой комнатушки они перешли в небольшой частный домик, к одинокой бабушке Степаниде, в войну потерявшей всех близких. Василий раньше, еще до женитьбы, жил у нее. С хозяйкой они ладили, и бабушка Степанида стала для них как родная.
Когда родился первенец Аркаша, Василий ни на шаг не отходил от сына. Придя с работы и вымыв руки, он сразу подходил к качке, где лежал малыш.
— Где тут мой сынуля? Как Аркаша провел денек без папки?.. — Василий склонялся над сынишкой, который, заслышав знакомый голос, растягивал в улыбке беззубый ротик и начинал махать ручками, выражая радость. — Узнал папку-то, узнал ма-аленький!
Василий брал Аркашу на руки и ходил с ним по дому, останавливаясь то у окна, то у ходиков на стене, то у комода с зеркалом:
— Кто тут у нас?.. Такой красивый мальчик! Это Аркаша, папин и мамин сыночек! — Аркаша гукал в ответ, а восторженный папаша тискал малыша. — Клава, он все понимает!..
Клавдия Аркадьевна, улыбнувшись этой картине, говорила:
— А ты как думал? Это такой же человек, как и мы, только очень маленький. Он сейчас познает мир, а ты помогаешь ему узнавать новое...
Муж возился с Аркашей так, как девочки-дошкольницы возятся с куклами. Правда, это была не кукла, а маленький живой человечек со своими особенностями, желаниями и привычками. И этот человечек уже сейчас выказывал характер, криком добиваясь, чтобы его взяли на руки. Хозяйка, глядя на возню постояльцев с ребенком, улыбаясь, говорила, что теперешние родители балуют своих чад, во всем потакая им.
— Разве ж мы своих детей таскали на руках? Невиданное было это дело! Бывало, родишь его и тут же начнешь по хозяйству хлопотать. А чтоб дите не орало, ржаной хлеб разжуешь, в чистую тряпицу завернешь и в рот ему сунешь – он и лежит посапывает! А вы слишком его балуете!
— А почему бы не побаловать? — Клавдия Аркадьевна убрала со лба мешающую ей прядь волос тыльной стороной ладони. Она стирала. Бабушка Степанида, сидя у теплой печи, пряла пряжу, а Василий держал малыша на руках. — Разве плохо давать ребенку родительское внимание, ласку, любовь?.. По-моему, ребенок, выросший в атмосфере любви и счастья, никогда не причинит зло другому человеку. Он будет добрым и милосердным, он ведь не будет знать иного отношения...
— Так-то так, но балуете вы лишка...
— Любовью нельзя испортить. — Василий ласково посмотрел на жену, выражая полное согласие с ее словами. Он давно убедился, что его жена, умная и чудесная женщина, в большинстве случаев бесспорно оказывалась правой.
А сынишка рос, набирался сил, делал первые неуверенные шаги, учился говорить... Его белобрысая головка с вьющимися волосами появлялась то тут, то там, он шлепал босыми ножками по дощатым крашеным половицам дома.
Как-то Василий, глядя на малыша, сказал жене:
— Не пора ли нам еще одного завести?..
Клавдия Аркадьевна посмотрела на мужа, опустила глаза и выдохнула:
— Я хочу дочурку...
Но вместо дочери она родила близнецов – Степу и Антошу. Василий даже ошалел и был похож на человека, которому привалило счастье и он не знает, что с ним теперь делать. И только через пять лет Клавдия Аркадьевна родила дочь Катюшу, названную именем погибшей подруги-однополчанки.
Свою квартирную хозяйку Лисины похоронили три года спустя после рождения дочери. Бабушка Степанида оставила им все свое немудреное хозяйство, и очень часто в долгие зимние вечера их семья поминала ее добрым словом. Им очень не хватало ее присутствия, ее мудрости и советов, ведь они срослись душами.
По сути дела, она помогла вырастить детей, заменила бабушку детям.
Василий, держа младшенькую на коленях, не раз повторял:
— Хорошей тетка Степанида была, пусть земля ей будет пухом.
Что еще можно было сказать в память о женщине, приютившей после войны у себя Василия?
— Как же я буду теперь без тебя, сынок?.. — сказала бабушка, когда Василий уходил. — Может, ты со своей учительницей придешь жить ко мне? Хотя вы молодые, вам не хочется жить с нами, стариками...
— Дело не в этом. Ты, тетка Степанида, для меня стала как мать, я поговорю с Клавой. Только она, наверное, не захочет бросить свою комнату.
Василий оказался прав. Клавдию Аркадьевну поначалу не прельщала перспектива жить с кем-то. Тем более, с квартирной хозяйкой. Но когда произошла размолвка между супругами и тот несчастный случай, Клавдия Аркадьевна подумала, что не помешало бы поменять обстановку. К тому же Василий сам завел разговор об этом.
— Я сегодня видел тетку Степаниду... Она расплакалась, еле успокоил. Жаль ее. Одна она, тяжело ей.
Клавдия Аркадьевна посмотрела на мужа:
— Может, перейдем жить к ней?
— Согласен!.. — Василий улыбнулся. — Мне кажется, это единственно правильное решение. К тому же у нее рядом с домом есть кусочек землицы, где можно будет сажать зелень. Она-то ее забросила, не в состоянии обрабатывать.
Так и было принято решение о переезде... Одной семьей они прожили около одиннадцати лет, дети ее очень любили и тосковали по бабушке. Родную бабушку, мать Клавдии Аркадьевны, дети не знали так близко. Она редко бывала у дочери. Данилка обзавелся семьей, да и Машенька рано, сразу же по окончании школы, вышла замуж. Время шло, даже бежало. И с этим ничего не сделаешь.
Ее дом, родной дом, где выросла Клавдия Аркадьевна, ветшал. Построенный сразу после революции, несмотря на свою добротность, терял прежний вид. Всякий раз приезжая сюда, она с тоской отмечала разительные перемены. Внешне все выглядело, как и в те далекие годы, когда она с родителями приехала в этот городок. Комнаты этого большого, на две семьи, дома казались просторными и светлыми. Вероятно, это было оттого, что в детстве все видится по-иному. Детство – самая счастливая и сказочная пора в жизни человека... Этот неповторимый мир, к сожалению, со временем теряет свои яркие краски, и человек перестает воспринимать жизнь как завораживающее действо. Так и Клавдия Аркадьевна со щемящей грустью вглядывалась в родные стены: здесь стояла ее кровать, тут стол, на котором по очереди делали уроки, а на диване спал Данилка. Машенькина кроватка была в большой комнате, недалеко от родительской. Там же находился обеденный стол и трехстворчатый шифоньер с буфетом напротив. В маленьком закутке находилась кухонька, отгороженная от прихожей лишь тонкой фанерной перегородкой с ситцевыми занавесочками в дверном проеме. Там все свободное пространство занимала большая русская печь. Небольшие сени, разделяющие дом на две половины, с резным крыльцом. Ступеньки поскрипывали под ногами, как бы жалуясь на судьбу... Вот живешь и живешь, все вроде бы идет как надо, а стоит только уехать – и все меняется. И меняется до неузнаваемости. Обрубленный тополь в палисаде, вишневые кусты, рябина и относительно недавно поломанная скамья у самого крыльца... Все это было родным и в то же время чужим. Чужим оттого, что Клавдия Аркадьевна больше тут не жила. Чувствовала свое отчуждение, неприятие, физиологическое отторжение, что ли... Этот дом жил своей жизнью, и Клавдия Аркадьевна уже не могла тут долго оставаться, ее начинало тянуть домой. Ее дом теперь находился в другом месте. Там, где была ее семья: дети и муж.
После смерти матери Клавдия Аркадьевна почти перестала бывать в родном доме. Они с сестрой были в прохладных отношениях. Хотя не только она, но и Данилка не очень-то ладил с Машенькой. Может, виной всему был ее муж, расчетливый делец, который и шагу не сделает без выгоды для себя?.. Раньше Машенька вроде бы не была такой, но со временем они с мужем стали походить друг на друга характерами. Говорят же в народе: муж и жена – одна сатана. Как бы там ни было, Машенька стала такой же прижимистой, как и ее муж Саня. Невысокого роста, с брюшком и плешью на голове, он казался персонажем из трагикомедии. Саня и до свадьбы не был красавцем. Клавдия Аркадьевна недоумевала, что сестренка нашла в нем? С Машенькиным (ну в точности – мама в молодости!..) милым личиком можно было найти более подходящую партию. Но, как-то спросив сестренку напрямик, пожалела об этом.
— А ты сама-то какую партию себе выбрала? — Машенькины глаза заблестели злостью, а голос предательски задрожал, грозя сорваться на крик.— Уж твоего Василия точно не назовешь блестящей партией!.. Ни образования, ни должности! Мой-то хоть в бухгалтерах ходит, а твой бедолага – простой рабочий...
— Но, главное – не кто он, а какой он, — вяло возразила Клавдия Аркадьевна. — Вася хоть уважает меня, считается с моим мнением... А Саня только и знает, что командует тобой...
— Мужчина, вот и командует!.. — зло выбросив эти слова сестре, Машенька вкрадчиво добавила. — Ты ведь тоже уходила от своего, говорила, что он не тот, которого тебе хотелось бы иметь в мужьях...
Клавдия Аркадьевна вспыхнула:
— Да, я уходила от своего и не жалею об этом! Если бы Василий не изменился, я точно не стала бы жить с таким мужем! Уж лучше быть одной, чем всю жизнь терпеть унижения!
— Ты – хозяйка своей жизни, а я – своей!.. И не лезь ко мне с нравоучениями, пожалуйста! — Машенькино лицо покрылось красными пятнами. Видно было, что она из последних сил сдерживает себя от того, чтобы не наговорить сестре гадостей.
Клавдия Аркадьевна с горечью подумала о матери, невольной свидетельнице всех супружеских унижений. Именно она попросила старшую дочь поговорить с младшенькой, видя, как все у тех плохо... Каково матери видеть страдания своего чада, слышать глухие рыдания по ночам и чувствовать свою беспомощность. Раз она пробовала вступиться за дочь, но зять чуть было не накинулся на тещу. Что тогда его удержало, мать так и не поняла. Может, то, что она повторила в лицо разъяренному вурдалаку слова покойного мужа:
— Мужчина, поднимающий руку на женщину, – не мужчина. Он достоин лишь презрения!
Зять опустил поднятую руку и, пряча глаза, выскочил из дома. Он вернулся лишь под утро, за что Машенька весь вечер выговаривала матери:
— Мама, не лезь в наши дела! Мы уж как-нибудь сами разберемся между собой!.. Где вот теперь Саня, где?!
— А ты думаешь, мне хорошо наблюдать, как моя дочь становится похожа на затравленного, забитого зверька?.. — из глаз матери полились слезы. — Разве для такой жизни я тебя растила? У вас ведь сын растет, он все понимает уже. Какой пример Саня подает Кирюшке?
— Ничего, он вырастет настоящим мужчиной!.. — прижимая к себе черноволосую, как у Сани, головку трехгодовалого сынишки, сквозь слезы проговорила дочь.
— Не-ет, ты заблуждаешься, Маша... — с горечью сказала мать. — От такого примера настоящим мужчиной ему не стать!
— Не вмешивайся, мама, прошу тебя, у нас своя жизнь!..
— Хорошо. Живи как знаешь!.. — мать скорбно поджала губы.
Наутро она ушла к сыну, который жил на другом конце городка. Правда, и там она долго не пробыла, через пару недель вернулась обратно. Данилка мягок по характеру, и его жена Анна прямо-таки вьет из него веревки... У Данилки лишь одна дочь Анжела, и она внешностью походит на своего отца, шатенка с карими глазами, но характером удалась в мать. Еще в детские годы Анжела была капризна и своенравна. Если что-то не по ней, то тут же закатывала такие истерики, что впору было зажать руками уши и бежать из дома куда глаза глядят... Увидев, как сын раздирается между двумя "принцессами", с тяжелым сердцем решила вернуться обратно, под крышу своего дома.
Когда старшая дочь позвала мать жить к себе, она сказала:
— Нет уж, Клавдия. Я буду доживать свой век дома. Вы молодые, все живете по-своему. Вы уже так привыкли, а я не смогу... Ладно, лишь бы вы сами жили счастливо, а все остальное не столь важно! Да и зачем, имея свой дом, я буду скитаться по вашим углам, стесняя вас присутствием? Нет, доченька, никуда я не поеду. Спасибо тебе за заботу.
— Но, мама, я хочу, чтобы ты пожила в спокойной обстановке... И Василий, и дети будут очень рады тебе. Только об этом в последние дни и говорят! Поехали, а?..
— Нет, не поеду я. Тут я уже приладилась, а у вас надо будет снова привыкать. А я не в том возрасте, когда эти перемены даются легко. Да и Кирюшке я нужна. Не хотела бы я, чтобы из него получился второй Саня! Понимаешь, дочка?.. — мать заглянула Клавдии Аркадьевне в глаза. — Слава богу, за тебя я могу быть спокойна. Ты у меня можешь постоять за себя, не дашь себя в обиду, и детей вы с Василием воспитываете так, как надо, есть между вами взаимопонимание, и ладно. Живите счастливо, меня только не забывайте. Что мне еще надо?..
У Клавдии Аркадьевны сжало сердце, когда она увидела, как по морщинистому лицу матери скатились скупые слезинки. Она молча обняла ее за худые плечи и прижалась к ней так же, как не раз бывало раньше, в детстве. Правда, только теперь, когда прошли многие годы, Клавдия Аркадьевна понимала истинный смысл материнских слов.
Как-то невольно Клавдия Аркадьевна стала ловить себя на мысли о том, что Аркаша больше занимает ее мысли, чем остальные дети. Может, оттого, что он был первенцем? Степа и Антоша воспринимались как-то иначе, спокойнее, что ли. Не было того восхищения, душевного трепета, присутствовавшего при рождении первого ребенка. Аркаша казался ей сообразительнее, чувствительнее, ласковее. Он был мягче и внимательнее. Всегда защищал братьев, даже если что-то они натворили, всегда находил оправдание их поступкам. А в сестренке Катюше души не чаял, запрещая близнецам обижать ее. У него был уважительный подход ко всем окружающим его людям, не только к близким... В других детях Клавдия Аркадьевна этих черт не замечала. Правда, нельзя было сказать, что кого-то она любила больше, а кого-то меньше. Все они были равно дороги, но Аркадий... Говорят, что материнское сердце предчувствует все. Теперь Клавдия Аркадьевна понимала, что это была подсознательная тревога за него. Она очень беспокоилась, когда их старший сын порою где-то задерживался.
Василий шутливо делал ей замечания:
— Парень женихом скоро станет, а ты его до седых волос будешь держать у своей юбки?
— А вдруг с ним что-то серьезное? Сердце-то болит, — Клавдия Аркадьевна смотрела на часы. — Время-то уже позднее...
Но когда случилась трагедия, ее материнское сердце молчало.
...В этот день ничего не предвещало плохого. Осеннее солнце светило прощальным теплом, с деревьев опадала листва, и воздух был прозрачен и свеж. После работы Клавдия Аркадьевна пошла домой через парк, так было немножечко длиннее, но зато она могла насладиться покоем, воздухом и свежестью. На сегодняшний день никаких дел у нее не было запланировано, Василий предупредил, что припозднится, и Клавдия Аркадьевна позволила себе расслабиться. Тем более и дети были при деле: близнецы посещали спортивную секцию по легкой атлетике, а у Катюши – кружок рукоделия. Дети у них с Василием отличались самостоятельностью, не доставляли особых хлопот. Клавдия Аркадьевна даже и не заметила, как из милых и смешных малышей они превратились в угловатых подростков. Аркаше скоро исполнится семнадцать, он был похож больше на дедушку, отца Клавдии Аркадьевны, чем на родителей. А близнецы пятнадцать разменяли. Степа и Антоша были уменьшенной копией Василия, как говорится, от и до... В кого пошла десятилетняя Катюша? Этого Клавдия Аркадьевна не могла сказать. Василий говорил, что есть в ней что-то от его матери. Кроме слов мужа, доказательств этому не было, так как даже фотографий от нее не осталось. Словом, своими детьми Клавдия Аркадьевна была удовлетворена. На следующий год Аркаша планировал поступать на исторический факультет, увлекала его археология, раскопки древних поселений. Он мечтал воочию увидеть египетские пирамиды. "Что ж, — думала Клавдия Аркадьевна, — пусть попробует. Может, это его путь". Подходя к своему дому, она увидела двух незнакомых мужчин, сидящих на лавочке у изгороди. Один, увидев Клавдию Аркадьевну, встал.
— Простите, вы – Лисина Клавдия Аркадьевна?.. — мужчина смотрел на нее как-то тревожно и пристально, что у Клавдии Аркадьевны екнуло сердце.
— Да, я... А что случилось?
— Мы из милиции... Не могли бы вы поехать с нами?
Клавдия Аркадьевна внезапно почувствовала слабость в ногах. Она медленно дошла до лавочки и села. Через минуту тихим голосом спросила:
— Я могу узнать, что случилось?..
Мужчины переглянулись.
— Ваш сын, Аркадий, в тяжелом состоянии доставлен в больницу, — сказал молчавший до этого человек. — Он заступился за девушку, и хулиганы нанесли ему множество ножевых ранений...
— Боже!.. — только и смогла произнести Клавдия Аркадьевна, слезы ручьем потекли из ее глаз...
Аркаша умер на операционном столе. Врачи были бессильны что-либо сделать... Тяжело было сознавать, что сына больше нет. Могильный холмик навсегда скрыл в себе его тело. Первое время Клавдия Аркадьевна часто ходила на кладбище, сидела на скамеечке, плакала. Но однажды ей приснилось, что Аркаша тонет в речке. Она увидела его глаза, полные укора и страдания, немой мольбы.
Рассказав в учительской сон, она услышала от пожилой коллеги объяснение:
— А что ты, милочка, хочешь? Небось, каждый день по нему плачешь, сырость разводишь? Вот и утопает он от твоих слез. Нельзя так.
Клавдия Аркадьевна удивилась:
— Как же не плакать-то? Это же мой родной сын!.. Из-за совершенно незнакомых людей переживать будешь, а это моя родная кровиночка!.. И в такие молодые годы погибнуть – он и пожить-то еще не успел!.. Я же не бесчувственная...
— Все это понятно, и твоя боль по нему, и твоя скорбь... Но его-то не поднимешь слезами, а душа-то сына все чувствует, и ей очень тяжело от твоих слез. Сном он тебе и говорит это.
— Душа?.. Но Аркаша ведь умер, — пролепетала Клавдия Аркадьевна. — Разве может его душа теперь что-либо чувствовать?
— Чувствует она, все чувствует. Душа вечно живет. Неужели ты, прошедшая войну, так и не убедилась в этом? Души умерших всегда с нами, они наши ангелы-хранители. Смерти как таковой нет, а есть переход в иное состояние, когда душа покидает свое тленное биологическое тело.
Клавдия Аркадьевна недоверчиво слушала коллегу. Ей все это казалось бредом. Религию она не воспринимала и была атеисткой, но от этого неверия, как говорится, ни в бога, ни в черта, легче не становилось. Вообще все становилось бессмысленным. Живет-живет на свете человек и вдруг – умирает. Для чего вся эта суета, если все в один миг прерывается? Когда уходит пожилой, уже поживший человек, вроде бы не так обидно. А ее сын и множество других, таких же молодых и красивых ребят, как это было на войне... Это справедливо?.. Хотя, чем измерять эту справедливость, когда у каждого свои мерки и понятия, неподвластные никаким законам. По каким принципам устроена жизнь на Земле? Зачем мы живем, мучаемся и страдаем, любим и ненавидим? Почему все вдруг заканчивается, почему? Должно же всему этому быть логическое объяснение. На какое-то мгновение Клавдии Аркадьевне показалось, что ее коллега права... "Кто знает, может, действительно там что-то есть, — думала Клавдия Аркадьевна. — Только Аркаша и в самом деле очень расстраивался бы из-за моих слез... Да и каково видеть другим мое лицо? Нет, надо как-то взять себя в руки!" И она сказала себе: "Хватит!" Было ли бытие в потустороннем мире или нет, а жизнь продолжалась. Продолжалась вопреки всему.
На суде Клавдия Аркадьевна не была. Ходил один Василий. Ей не хотелось ничего. Как ни было больно от этой потери, Клавдия Аркадьевна решила, что убийцам сына воздастся сполна и без ее участия. К тому же, у убийц тоже есть родители, этим родителям так же больно за все произошедшее. Разница была только в том, что их сыновья, отбыв данный за преступление срок, вернутся домой, а ее Аркаша уже никогда не переступит родной порог. Он никогда не сможет прожить жизнь, которую проживают миллионы его сверстников... Неизбывная боль навсегда останется в материнском сердце, и сколько бы времени ни прошло, оно будет ждать чуда, которое не может произойти...
Я жду тебя, живу одной надеждой –
Несбыточной и тайною мечтой,
Что ты меня, счастливую, как прежде,
Обнимешь снова, юный и живой...*
Эти стихи Клавдия Аркадьевна прочла в стихотворном сборнике много лет спустя. Там мать писала о сыне, не вернувшемся с войны. Но как же они перекликались с ее мыслями и чувствами...
За годы совместной жизни Василий, глядя на жену, тоже пристрастился к книгам. Каждый вечер он ложился на диван с очками на носу. Правда, больше странички за один раз осилить Василий, как ни старался, не мог, засыпал. Никакого снотворного не нужно было. Дети подшучивали, говоря, что "у папы так лучше усваивается прочитанный материал..." Василий улыбался, когда слышал эти слова.
— А чего? Я слышал, что действительно во время сна обучение идет быстрее...
— Да-а?.. — Клавдия Аркадьевна хлопнула мужа по носу газетой. — Тогда бы все стали академиками!.. Не мели, пожалуйста, ерунду.
Антоша, сидя за столом, прыснул в ладонь:
— А это можно проверить! — Степа недоверчиво посмотрел на брата. — Я лягу спать, а Степка мне будет читать целый параграф из учебника. Завтра будет ясно: усвоила это моя подкорка или нет...
— И получишь двойку за этот эксперимент, — подхватила Клавдия Аркадьевна. — А я должна буду за твою двоечку краснеть на работе перед учителями. Эти эксперименты ставьте над собой во время каникул, а не когда учебный год в самом разгаре!
Катюша хихикнула и, посмотрев на близнецов, которые хитро между собой переглянулись, пошла к дивану, где сидел отец с пушистой трехцветной кошкой.
— Даже не думайте рисковать перед контрольной!.. — заметив хитрые взгляды братьев, строго сказала Клавдия Аркадьевна. — Лучше готовьтесь проверенным способом.
Близнецы были ужасными проказниками, все время что-нибудь да и выкидывали. На уроках, бывало, отвечали друг за друга, и учителя жаловались на их хитрости. Братья были заводилами в классе, а класс у них был дружный: всегда вместе ходили в походы, устраивали экскурсии по родному краю. А став постарше, справляли дни рождения и праздники своей компанией. Теперь же, когда прошло столько лет, судьба разбросала братьев в разные стороны. Окончили они танковое училище. Правда, Степу по состоянию здоровья комиссовали из армии, и теперь он жил и работал на Камчатке, в рыболовецком совхозе. А Антоша служил на Украине и после распада Союза остался с семьей в Ивано-Франковске. У Антоши три дочки-невесты, все красавицы... Клавдия Аркадьевна всегда держала под рукой их фотографии и долгими вечерами рассматривала… Она уже лет десять не виделась с ними. Внучки выросли, старшенькая того и гляди замуж выйдет. Жен братья взяли из одноклассниц, девочки хорошие, обе умницы и рукодельницы. Клавдия Аркадьевна душа в душу жила со своими невестками и сватьями. Им-то ведь делить в жизни нечего, лишь бы дети жили счастливо. Жаль только, у Степы семейная жизнь не заладилась. Бездетными они были, и ушла от него Валюша через девять лет после свадьбы. Уж что там у них произошло такого серьезного, что от горячей любви не осталось и следа, Клавдии Аркадьевне приходится только догадываться. Ни Степа, ни его женушка ей так ничего толком и не сказали. Поставили в известность перед свершившимся фактом, скупо аргументировав, что не сошлись, мол, характерами. Валюша-то вышла повторно замуж, а вот Степа до сих пор один... Как он живет там, на Камчатке, одному богу известно: писем не пишет. На день рождения пришлет Клавдии Аркадьевне поздравительную открытку, где припишет скупо: "жив, здоров" – и все. А материнское сердце болит, как там он, все ли у него в порядке... Да, сыновья-то приезжали хоронить отца, а вот дочь, Катюша... О ней вообще никаких известий столько лет.
С самого начала у Катюши жизнь пошла как-то не так. Мечтала она об артистической карьере, а вместо этого приехала из Москвы через полгода домой, рожать. Василий неделю бушевал... Давненько Клавдия Аркадьевна не видела мужа таким. Думала, что прибьет дочь в сердцах.
— Вась, ну подумай сам. Какой толк теперь сотрясать воздух? Ведь ничего уже не изменишь, ничего... Куда теперь дочери податься, не к чужим же людям?..
— Во-о-от! Натворила делов, а теперь: "мамочка, папочка, помогите..." Раньше надо было думать, дорогуша, раньше!.. — Василий сверкал глазами и метался по комнате, как загнанный зверь. — Разве этому мы тебя учили?.. А все ты, мать, виновата!.. Да и я тоже виновен, дал свободу: гуляли допоздна, никогда не выговаривал за это. А тут нате вам, дорогие родители, бесценный подарочек в подоле!
Катюша молча сидела в углу, опустив голову. Она знала, что сейчас бесполезно что-либо говорить, но буря должна была улечься, должна...
— Господи, Ва-ась, уймись, пожалуйста... Сейчас много матерей-одиночек, не одна наша. — Клавдия Аркадьевна умоляюще смотрела на мужа. — Слава богу, не бедствуем, на жизнь хватает. Вырастим.
— Вырастим, конечно, куда денемся! А вот прохвоста этого не мешало бы отстегать розгами! — Василий со всей силой плюхнулся на табурет. — Напакостил и в кусты! Паразит эдакий!..
— Я сама не хочу с ним жить... — подала голос Катюша. — Слепая была от влюбленности...
Василий глянул на жену:
— Что, характер выказывать стал?
Катюша замялась:
— Он... он... бабник он, — и заплакала.
Слез Василий не переносил, тем более дочери. Сердце его мгновенно смягчилось, и он примирительным тоном произнес:
— Ладно, реветь-то, мокроту разводить. Сама виновата, не надо доверяться кому не следует! Эх, отшлепать бы тебя по заднице за все хорошее, да поздно уже... А характер-то мамкин, чуть что не так – сразу удила закусываете и вперед!
— Ну уж и сразу, — Клавдия Аркадьевна улыбнулась. — Человек без причины ни на что не решается. Значит, выхода другого не было.
Катюша родила сына, Валерку. Крепенький черноглазый малыш сразу завладел сердцами взрослых. Правда, недолго они все жили вместе, Катюша с малышом уехала в Прибалтику. Работала там, на Рижском автозаводе, где и встретила будущего мужа из местных.
Опустел дом Лисиных... Дети радовали родителей, приезжая в отпуск каждое лето. А потом началась неразбериха с суверенитетами и отделением, когда каждый сам по себе. В последнем письме дочери сообщалось, что они с мужем собираются ехать работать по контракту в Алжир. С тех пор от них ни слуху ни духу...
Клавдия Аркадьевна теперь только и ждала нового дня лишь затем, что он мог принести весточку от ее детей. Она тосковала, понимая, что у детей свои проблемы, заботы и дела, не хотела докучать им. Конечно же, ей хотелось видеть и слышать их голоса, заботиться о них в меру своих сил. Давшая им жизнь, она не имела теперь возможности дать им ничего, кроме материнской любви. И все же она верила, что ее дети соберутся вместе, как бывало прежде. И Клавдия Аркадьевна терпеливо надеялась и ждала.
Выход на заслуженный отдых стал для Клавдии Аркадьевны очередным рубежом, требующим перестройки привычек. Неделю она наслаждалась тем, что не нужно было идти на работу. А потом, уже не зная, куда себя девать, начала недовольно ворчать. Василий, опередивший в выходе на пенсию жену на пару лет, стал беззлобно подшучивать над ней.
Клавдия Аркадьевна, шутя, сделала обиженный вид, сердито выговаривая мужу:
— Смейся, смейся, а я возьму и не буду сегодня варить обед!
— Здрасте! Ну ты, мать, даешь! Забастовку что ли объявляешь? И против чего же ты протестуешь?
— Против чего?.. Ну, предположим, раз я на пенсии, то мне положен отдых.
— Отдых от чего или от кого?.. — пряча улыбку и напуская на себя озабоченность, сказал Василий. — Или мадам устала от меня?..
— Устала, — согласилась Клавдия Аркадьевна. — Устала готовить, стирать, убирать... Что еще? — она вопросительно посмотрела на мужа.
Василий задиристо вздернул кверху нос и произнес с пафосом:
— Тогда, мадам, я даю вам развод! Вы свободны, можете идти на все четыре стороны, я вас не держу...
— Я пошла, — она хитро посмотрела на мужа и, взяв сумочку, исчезла за дверью.
Клавдия Аркадьевна долго бродила по парку, а на обратном пути зашла на рынок и набрала продуктов для предстоящего обеда. Придя домой, Клавдия Аркадьевна застала мужа на кухне, у плиты.
— Ну что, мадам, нагулялась? Если да, то прошу к столу!
— Ты меня еще и обедом кормить собираешься? — Клавдия Аркадьевна из благодарности чмокнула мужа в щеку.
— Ну, если новоиспеченная пионерка-пенсионерка свои права качает, куда денешься? — Василий, широко улыбнувшись, сделал жест рукой. — Прошу...
— Пионерка-пенсионерка... Куда уж лучше быть в пионерском возрасте, — грустно вздохнула Клавдия Аркадьевна, садясь за стол. — Жизнь прожита, книга прочитана, и пора ставить ее на полку.
У Василия сразу сошла улыбка с лица.
— Ты это серьезно?
— Куда уж серьезнее...
— Похоже, тебя это очень удручает? — Василий тревожно посмотрел на жену. — Слушай, а как твоя любимая песня? Ты же сама всегда напеваешь: "У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать. Осень жизни, как и осень года, – надо благодарно принимать..."
Клавдия Аркадьевна снова тяжело вздохнула.
— Из песни слов не выкинешь... Вась, не могу я, тошно мне... Такое чувство, что я больше никому не нужна!
Глаза Василия потеплели. Он, подойдя к жене, обнял ее и сказал:
— Ну, что с тобой?.. Клава, ты мне нужна, детям и внукам нашим нужна! И потом, ты же столько мечтала о пенсии, какие планы строила!..
— Я мечтала о том времени, когда выйду на пенсию, от моральной усталости. А теперь я устала от этих четырех стен. Они прямо давят на меня. Вот уж никогда не думала, что иметь в запасе столько свободного времени так утомительно... Дети выросли, у них своя дорога. А вот внуки...
И, вспомнив что-то важное:
— Вась, давай съездим на мамину могилку?
— Давай. Вот завтра же и съездим. Зайдем заодно к Даниле и Марии... Как там они живут, посмотрим, а то они и сами давно не были у нас.
Клавдия Аркадьевна, глядя на мужа, улыбнулась, подумав, что не так уж и плох ее Василий. Они прожили вместе столько лет и успели узнать друг друга так, как никто другой. И трудно было представить, что все могло бы быть иначе... Чувствуя себя родственными душами настолько, что им казалось чудовищным непонимание друг друга в самом начале их жизненного пути, теперь супруги не представляли себе жизни по отдельности. Все разногласия сами собой отпали и стали мелкими и никчемными от одной только мысли, что впереди осталось не так уж и много... И Клавдия Аркадьевна сознавала, что не имела право считать себя обделенной хоть в чем-то. Ведь все было с лихвой в их жизни – и плохое и хорошее, чего греха таить. Но жизнь они прожили так, что не стыдно людям в глаза смотреть. Испытали на себе и сталинские, и хрущевские, и брежневские времена, пережили перестройку Горбачева, путч и ельцинский расстрел Белого Дома... А сколько реформ проходило через их жизнь?.. Порой казалось, что режут по живому... Прошла целая эпоха, о которой можно говорить бесконечно. Во все времена простому человеку было нелегко, только и приходилось туже затягивать пояс.
Долгими вечерами супруги вспоминали события давних лет, оставившие в памяти следы.
— Нас выселили из дома, а отца засадили в тюрьму за то, что он попытался отстоять свое добро. Да и какое это было добро? — Василий сурово нахмурился. — Дом с коровенкой да надворные постройки, доставшиеся от деда... Не скажу, чтобы мы жили зажиточно. Но чтобы прокормить нашу большую семью, нам тогда хватало. Были в деревне семьи гораздо лучше нас... Под раскулачивание нас загнал председатель, так как он считал отца идейным врагом. Отец всегда говорил, что колхоз будет способствовать разложению трудовой сознательности. Точнее, человеку выгоднее работать на себя, а не на общее хозяйство, где и трудяга, и лентяй получают одинаковые трудодни. И он был прав, это показала сама жизнь. Крестьяне разучились работать на земле, перестали быть самостоятельными и рачительными хозяевами. Сейчас никому ничего не надо... Мы ни разу не получили весточек от отца... был слух, что его расстреляли. Первое время жили мы в сарае. Мать вскорости захворала и померла. Я тогда уже мог работать подпаском. Сестра, что постарше меня, вышла замуж и двух младших забрала к себе, а остальные – разбрелись по всей стране... Мы все стали словно чужие друг другу. Семьи погибших братьев теперь неизвестно где, а племянники, дети сестер, тоже живут своей жизнью. От большой и дружной семьи ничего не осталось...
— Это, наверное, у многих так. От родственных чувств не остается и следа... Каждый живет сам по себе, как может. Во всем царит разобщенность... А помнишь, как при Хрущеве описывали всю скотину и даже садовые кусты, для обложения налогом? Учитывали каждое деревце, каждую курицу! Возле нашей калитки лежало несколько соседских свиней, и у нас возник на эту тему спор с переписчиком. Он их нам стал записывать.
— Попробуй докажи в такой ситуации, что ты не верблюд!.. — Василий наклонил седую голову. — А если ты торгуешь овощами со своего участка, то соседи тебя зовут не иначе, как хапуга и спекулянт!
Супруги по очереди вздыхали, и Клавдия Аркадьевна продолжала:
— Дошли до талонов. А сколько со складов в те времена вывозили на свалку? Я один раз купила шоколадных конфет в магазине, развернула и откусила, а там – червяк! — Клавдию Аркадьевну всю передернуло от отвращения.
— Но эти конфеты где-то лежали. Их придерживали-придерживали, а потом, уже испорченные, пустили в продажу. И с остальными продуктами было так же! Чиновникам не понравилось, что слишком много свободы людям дали! Раньше попробуй слово лишнее скажи, сразу попадешь в такой переплет – сам себя проклянешь! Вот и устраивали саботаж, чтобы среди населения было больше недовольных. А кто виноват? Естественно, тот, кто у руля, – все шишки падают на него! Деньги есть, а полки магазинов пусты, ничегошеньки нет... Все можно было достать лишь по великому блату!..
— А при Брежневе вообще, чтобы мало-мальски прилично одеться, ездили за вещами в Москву, отстаивали километровые очереди. — Клавдия Аркадьевна сама не раз таким образом одевала семью, ездила за обновками в столицу. Полстраны поступало так же, ибо все вывозилось туда. На местах оставляли лишь то, что распределялось по знакомым и родственникам.
В последние годы фронтовикам выделялись продуктовые наборы и товары по записи в специальных магазинах. Супругам за это было очень стыдно. Они за такую жизнь воевали, чтоб в конце жизни получить малую толику, урезанную у других? Но и этот мизер им давался с таким унижением! Больнее всего было услышать от тех, кто не получал пайков, то, что настоящие фронтовики давно лежат в могилах... Сам собой напрашивался вывод о сознательном насаждении ненависти к старшему поколению, принижении совершенного на войне подвига.
— Не понимаю, как можно говорить только о своих заслугах, требовать положенных нам, фронтовикам, льгот? Нам уделяют хоть немного внимания, а труженики тыла? Они не люди, что ли?! — Василий разгорячено стукнул кулаком по столу. — Помнишь, ты рассказывала, как одна женщина, поехав по туристической путевке в Германию, насчитала у них в магазине около сорока сортов колбасы! А у нас тут даже обычную, вареную, не то чтоб ливерную и субпродуктовую, продавали лишь по великим праздникам!
— С ней тогда истерика случилась! Мы же победили немцев, а жили, да и сейчас живем во много раз хуже их! По телевизору показывали: одна немка привезла в российскую глубинку инвалидную коляску для безногого фронтовика. Он сидел и плакал. Позор, что наше государство не может обеспечить достойную старость своим гражданам! — Клавдия Аркадьевна смахнула с глаз слезу.
— Я помню этот сюжет. Кажется, в передаче "Человек и закон" показывали. — Василий взял со стола письмо сына. — Ладно, все ничего. Нам ли привыкать ко всем этим трудностям? Только плохо, что с детьми связь прерывается, не можем свидеться который год...
Детей Василий увидеть уже не смог. Тяжело было Клавдии Аркадьевне потерять еще одного близкого человека, свою вторую половинку. Труднее стало переваривать мысли в одиночку. Не с кем было перекинуться даже словом... Ряды знакомых тоже редели, а кто был жив – тот был болен. Время неумолимо движется вперед, оставляя отпечаток на телах живущих в виде морщинок, застарелых неизлечимых болезней и прочей гадости.
Для Клавдии Аркадьевны время то останавливалось, медленно переползая из одного дня в другой, то резвой тройкой неслось вперед. Она сама диву давалась: как такое может быть? Вот часы мучительно тянутся, минута превращается в вечность, которой нет конца и края. И так – изо дня в день. Смотришь – недели как не бывало. Эти недели потом складываются в месяцы, а месяцы – в годы... Вся прожитая жизнь встает перед глазами, как на ладони. Еще вчера она была молодой и красивой, полной радужных надежд и мечтаний, а сегодня... сегодня только и можно сказать:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Клавдия Аркадьевна закрыла томик Есенина и, поставив его на полку, подумала, что Есенину, в таком молодом возрасте, удалось передать чувства человека, у которого за плечами долгая жизнь. Она не смогла бы так полно описать своих чувств. Да и это было ни к чему. Все уже сказано без нее...
_________________________
*стихи «Дума о сыне» Беллы Матвеевны Баровой. «Солнцу навстречу». Москва, изд—во «Молодая гвардия» 1982г.