М. Я. Сироткин
Роль И. Я. Яковлева и Симбирской учительской школы
в развитии чувашской литературы
Появлению чувашской письменности, а на ее основе возникновению литературы предшествовали долгие века изустного бытования народных знаний и художественно-поэтического творчества масс. Становлению самобытной чувашской культуры, в частности оригинальной письменности и художественной литературы, препятствовали многие причины внешнего и внутреннего порядка. С присоединением чувашского народа в XVI в. к Русскому государству его культурно-экономическое развитие стало протекать в условиях общероссийской политической и экономической жизни. Политика царского самодержавия, в орбите действия которой оказались, как и многие другие нерусские народы, чуваши, крайне ограничивала возможности развития их национальной культуры. В условиях преобладания в течение длительного времени в жизни Русского государства феодально-клерикальной культуры чувашскому народу пришлось в полной мере испытать её удушающее действие. Вследствие этого становление чувашской культуры проходило замедленно. Чувашская письменность, отвечающая запросам и интересам народа, появилась лишь во второй половине XIX в., к тому же времени относится и зарождение оригинальной чувашской литературы. Их предыстория была довольно длительной и безотрадной. Еще в XVI и XVII вв. русскими правительственными и церковными кругами предпринимались попытки к насаждению среди нерусских народностей Поволжья очагов феодально-клерикальной культуры: учреждались монастыри, церкви и школы при них. В 30—60-х гг. XVIII в. правительство и церковь проводят массовую христианизацию нерусских народов Поволжья и Приуралья, создают в этих целях специальную комиссию, а потом контору по новокрещенским делам, открывают новокрещенские школы для детей нерусских народов. Пользуясь русским алфавитом, издают переводную и полуоригинальную религиозно-нравственную литературу на языках нерусских народов, в частности, на чувашском языке, — проповеди, поучения, жития святых, пособия для миссионерских школ и духовных семинарий.
Для церковно-миссионерских изданий XVIII и начала XIX вв. авторами и переводчиками, в большинстве своем слабо знавшими чувашский язык, использовалась исключительно русская транскрипция. Пуристское отношение к оригиналу церковных книг, строгое соблюдение системы буквальных, подстрочных переводов обессмысливали переводимые тексты. Поскольку русский и чувашский языки принадлежат к разным системам языков и словорасположение в них не совпадает, то буквальные переводы превращали эти тексты в совершенно непонятный для чувашей набор слов. Не случайно, поэтому наиболее эрудированные представители русской культуры и просвещения, как, например, Н. И. Золотницкий, резко выступали против буквализма и подстрочной системы переводов. «Поверьте, — писал Н. И. Золотницкий, — что именно от несоблюдения порядка в расстановке слов согласно требованию чувашского синтаксиса, т. е. от подстрочного перевода с русского, для чуваш совершенно непонятны поучения, говоримые в церквах по-чувашски...»1 Кроме того, русский алфавит, принятый в чувашской графике, не мог точно передавать чувашские звуки: различно произносившиеся слова сплошь и рядом писались одинаково. Например: сисем (вм. сисĕм) — чутье, сисем (вм. çиçĕм) — молния; корак — грач, корак: (вм. корăк) — трава и т. д.
Таким образом, незнание, точнее, непризнание строя живой чувашской речи и ее фонетических особенностей, стремление сохранить особенности оригинала в переводе, применение в качестве нормативного только верхового наречия чувашского языка делали эту переводную литературу недоступной для понимания масс. При почти сплошной неграмотности населения ею могли пользоваться, и то с трудом, лишь грамотные одиночки.
Тем не менее, делались даже попытки «художественного сочинительства» на чувашском языке. Сохранились отдельные образцы произведений, создававшихся миссионерами в XVIII и начале XIX вв. Это была по преимуществу панегирическая литература, одические стихотворения, восхвалявшие представителей царской власти и церкви. Будучи во всех отношениях оторвана от народа, она была наносным явлением, не затронувшим ни умов, ни чувств народных. Издававшаяся на непонятном народным массам церковно-миссионерском жаргоне, эта литература не оказала никакого влияния на повышение культурного уровня чувашского народа. И если народ, тем не менее, продолжал усваивать начатки демократической культуры русского народа, то этот процесс шел вопреки русификаторским потугам представителей официальной феодально-клерикальной культуры.
Начиная с середины XIX в., по мере усиления развития в стране капиталистических отношений и роста демократического движения, в которое вовлекались и нерусские народности, царское правительство вынуждено было постепенно уступать требованиям общественного мнения, вдохновителем которого была русская революционная демократия, в частности, отрешаться от монополии церкви в вопросах просвещения нерусских народов, расширять сеть школ для их детей. Однако при всем том оно продолжало проводить политику насильственной русификации национальных окраин, что дало повод, например, финскому ученому А. Альквисту заметить относительно чувашей:
«Что касается чувашской литературы, преподавания на чувашском языке, управления и суда, то об этом и речи не может быть, не приходится и мечтать. Оригинальной чувашской литературы совсем нет, и даже те немногие книги на чувашском языке, какие имеются, представляют никуда негодные переводы с русского, и если чувашам что-нибудь почитаешь из них, то они обычно отвечают одно: пильместип (не понимаю). В народном образовании ощущается сильнейшая нужда, но оно едва еще зарождается, и коль скоро возникает вопрос об этом серьезно, то преподавание допускается только на русском языке, как это, по крайней мере, было до сих пор. Остается, наконец, власть, начальство, администрация. Последняя до сих пор никогда не пользовалась чувашским языком, и еще меньше надежды, чтобы она заговорила по-чувашски когда-нибудь в будущем...»2.
Грубые методы давления на духовную жизнь нерусских народов задерживали естественный процесс их культурного сближения с русским народом, вызывая своеобразные формы протеста в виде отпадения от православия и перехода в магометанство и т. п.
В связи с изменениями, начавшимися в общественной жизни России в новый, буржуазный период, перед правительственными кругами встал вопрос: как быть? Очевидно было, что продолжать действовать по-прежнему и тем самым способствовать отпадению нерусских народов в иноверие нельзя. Возражая против активных русификаторов в области просвещения, попечитель Казанского учебного округа П. Д. Шестаков писал: «Я никак не могу разделить мнения возражателей относительно инородцев восточной окраины, будто заботу о их образовании можно еще отложить. Если откладывать, спрашивается — до какого времени? Не ждать ли, когда все крещеные чуваши, черемисы и вотяки постепенно отпадут в магометанство?..»3.
Итогом полемики о системе просвещения и образования нерусских народностей явилось специальное положение Министерства народного просвещения, изданное в 1870 г., по которому в нерусскую школу в качестве средства первоначального обучения допускался родной язык. В общем ряду других реформ 60-х гг. это положение не явилось большим новшеством и не отличалось радикализмом, тем более, что общее руководство нерусскими школами по-прежнему оставалось за духовенством. «Начальные школы для инородцев-христиан, — говорилось в этом положении, — должны иметь целью религиозно-нравственное их образование и утверждение в православной вере, а также обрусение путем утверждения в православной вере и ознакомления с русским языком...»4.
Допуская употребление в нерусских школах родного языка как «орудия первоначального обучения», царское правительство всячески заботилось о том, чтобы оградить их от проникновения «тлетворных сепаратистских» настроений и использования письменности на родном языке в целях развития национальной культуры, для политической агитации против устоев царизма. Так, почти одновременно с введением положения в действие в Казани создается «братство святителя Гурия», вошедшее в «Православное миссионерское общество». Направление деятельности этого «братства» и общества в области просвещения носило строго конфессиональный характер. Так, например, устав «братства Гурия» определял свои цели следующим образом: «...содействие утверждению в вере православной крещеных инородцев, воспитание их детей в духе православия: а) через заведение инородческих школ и распространение книг на их родных языках и б) через устройство среди инородческого населения церквей...»5.
Несмотря на ряд ограничений, наложенных на нерусскую школу, допуск в школы родного языка и печатного слова на нем сам по себе говорил о некоторых возможностях развития чувашской письменности, оригинальной литературы и роста национальной культуры в целом.
Постепенно увеличивающийся рост сети нерусских школ приводит к учреждению при Казанском учебном округе в 1867 г. должности инспектора чувашских школ в 1868 г. в Симбирске закладывается чувашская школа, положившая начало центральной чувашской учительской школе; в 1872 г. в Казани создается т. н. инородческая учительская семинария, готовившая учителей для нерусских школ Поволжья и Приуралья. Обучение и воспитание учащихся, подготовка учителей для них вызывали необходимость издания учебных книг и пособий, усовершенствования письменности на родном языке.
Считая овладение русским языком одной из главных задач учащихся нерусских школ, И. Я. Яковлев полагал в качестве необходимой ступени к этому изучение родного языка. Роли родного языка в распространении культуры и знаний среди населения он придавал исключительно серьезное значение. «Язык, — писал И. Яковлев, — умирает только вместе с создавшим его народом, и требовать, чтобы родной язык народом был забыт, почти равносильно требованию смерти этого народа. Из глубины тысячелетий каждый исторически обособившийся народ выносит выработанный его собственными духовными силами и средствами скелет чувств, понятий и идей, которые умрут только вместе с ним. Язык только оболочка этого духовного богатства, но оболочка вырастает вместе со своим духовным содержанием и не отделима от него... При помощи родного языка можно развивать, перевоспитывать, пересоздавать старые понятия, делать к ним новые прививки и вводить в них новые элементы, но без помощи родного языка можно только ломать и разрушать их»6.
Родной язык при такой оценке приобретал особо важное значение: из средства первоначального обучения грамоте он неизбежно перерастал в средство распространения культуры и знаний среди всего населения, становился орудием развития национальной литературы.
Начало литературной деятельности И. Яковлева относится к 1871—72 гг. и тесно связано с изданием букварей и книг для чтения в чувашских школах. Издание светской литературы на чувашском языке в условиях, когда чувашский просветитель начинал свою общественно-педагогическую работу, было делом необычайно трудным. Цензурой поощрялось издание только религиозной литературы, да и той лишь в переводе с русского. Единственной отдушиной были буквари и учебные книги для чтения, на страницах, которых печатались небольшие по объему оригинальные рассказики, стихи, образцы произведений устно-поэтического народного творчества, переводы произведений русских писателей-педагогов. Буквари и учебные книги, издававшиеся И. Яковлевым на протяжении всей второй половины XIX в., были почти единственным способом публикации произведений чувашских писателей, в том числе и самого И. Яковлева, поэтому они являлись не только букварями, но и первыми хрестоматиями чувашской литературы.
В построении своего букваря И. Яковлев следовал принципам учебных книг К. Д. Ушинского «Родное слово» и «Детский мир». Пристальным вниманием чувашского педагога пользовались также книги для чтения Л. Н. Толстого. Важное значение придавал И. Яковлев народному творчеству, народной поэзии, как средству ввести учащихся в мир народной мысли, чувств, жизни, духа родного народа. В его букваре в большом количестве встречаются песни, сказки, анекдоты, поговорки, пословицы, загадки, ибо в них, по выражению К. Д. Ушинского, «отразились все стороны жизни народа... его взгляд на природу, на людей, на знание всех явлений жизни». С произведений этого жанра начинается и литературное творчество И. Яковлева. Пользуясь образцами народного творчества и отбирая из них лучшие, он вкладывает в них нужный ему смысл, направленный на воспитание в читателях критического отношения к окружающей действительности, осуждение житейских пороков и утверждение разумного и прогрессивного в жизни. Воспитание самосознания читателя — одна из главных целей произведений И. Яковлева. Произведения народного творчества представляли в этом отношении удобную форму и давали богатый материал для осмысления читателем своего места и роли в обществе. Богатые идиомами, конкретными и яркими образами, имевшие безобидную форму шутки, сказки, анекдота, песни, они развивали в детях чутье не только к образным красотам родного языка, но и будили в них критическое чувство, обостряли внимание к социальным и бытовым явлениям.
В загадках, подобранных И. Яковлевым, мы наблюдаем отражение живого, изобретательного народного ума. Цель их заключалась в том, чтобы прививать детям навыки логического мышления, научить их постигать образную простоту и красоту родного слова. Следом за загадками шли побасенки и прибаутки, имевшие ту же цель.
В отличие от К. Д. Ушинского, который отзывался о народных песнях как о произведениях, мало соответствующих детскому мышлению и являющихся произведениями «возмужалого чувства», И. Яковлев обильно насыщал свои буквари образцами чувашских народных песен. Чувашская народная лирика давала необычайно ценный познавательный материал для усвоения богатств родной речи и её поэтических особенностей, для воспитания у детей образного мышления. Кроме того, в старых чувашских народных песнях большое место занимают дидактические, нравоучительные мотивы, мимо которых не мог пройти чувашский педагог. Такова, например, песня:
Не умеешь ездить по дороге,
Так и пару лошадей загонишь.
Не умеешь речь вести в беседе,
Так и все лицо слезой омоешь.
Не умеешь наблюдать и видеть,
Так и оба глаза краснотой покроешь.
Не умеешь управлять собою,
Так и пальцы на ногах занозишь.
Тонкий народный юмор сквозит в другой песне, в которой говорится о несбыточной мечте крестьянина-бедняка:
Тятя меня любит, уважает:
Избу белую мне обещает,
Тесом думает ее покрыть.
Мама меня любит, уважает:
Рыжую корову обещает.
На подойку жбан мне хочет подарить.
Характеризуя народную педагогику, Н. М. Охотников, один из воспитанников И. Яковлева, талантливый математик и педагог, писал о роли юмора, тонкого намека в воспитании детей: «Говорить намеки свойственно чувашам. Этот мудрый способ указывать детям на ту или другую работу намеками у чуваш очень развит. Намеки сильнее действуют на рассудок и сердце, чем приказание или выговор. Последние нередко вызывают в детях раздражение, а намеки легко располагают детей к работе»7.
Глубокие лирические чувства отражаются в третьей песне, отобранной И. Яковлевым для своего букваря:
По крутому долу черная смородина —
Утренние росы ласково взрастили.
Но настала осень, и пришли морозы —
Нежный лист смородины до сроку сгубили.
Сердце молодое, очи мои черные
Ласки материнские холили, растили.
Но пришли невзгоды, горькие заботы,
Жизнь молодую до срока сгубили.
От отбора образцов произведений устнопоэтического народного творчества И. Яковлев переходит к литературно-творческой обработке их. Народные анекдоты, пословицы и поговорки развертываются в короткие нравоописательные и нравоучительные рассказы. Мораль этих рассказов, имеющих в своей основе народную дидактику, облекается в яркую и выпуклую форму коротенького эпизода, диалога, бытовой сценки, воспоминания.
Так, мысль о том, что прежде чем сказать — надо подумать, воплощается в такую сценку: «Привез однажды мужик с базара хомут. Приходит к нему сосед и спрашивает: «Дорого ли дал за хомут?» Тот отвечает: «В цене не разобрался, а уплатил полтинник».
В анекдотическом рассказике «На сенокосе», основанном на прибаутке, дается сентенция, что ко всему требуется осмысленный подход, единодушие и согласованность действий участников С мягким юмором высмеивает писатель в другом таком же маленьком рассказе «Вихрь» суеверия и предрассудки:
«Молотили мы однажды летом на лужайке семенную рожь. Не заметили, как нависла туча, налетел вихрь и разметал солому и семена. Все опешили и перепугались. Кто взял лопату и ворошит солому, кто схватил вилы и тычет ими в зерно, пытаясь сгрести в кучу. Сосед наш, молотивший вместе с нами, вскочил с перепугу на лошадь и давай носиться вокруг нас вскачь, а сам благим матом кричит: «Конец света, конец света! Погибаем! Где моя трубка?..» Вихрь прошел, и стало нам смешно над собственным страхом».
Подобен ему и следующий рассказ «Поиски лошади», в котором изображается юмористический эпизод безуспешных поисков мужиком лошади, на которой он сидит верхом.
Традиция творческого использования богатств чувашского фольклора была воспринята многими последующими чувашскими писателями. Наиболее значительные произведения дореволюционной чувашской литературы: баллада «Арзюри» М. Федорова, нравоописательные и нравоучительные рассказы и повести И. Юркина, бытовые рассказы Игн. Иванова, классическая поэма «Нарспи» К. Иванова, поэма «Яндрак яндраве» Н. Шубоссинни, революционно-сатирические новеллы М. Акимова, стихотворения и песни Н. Полоруссова-Шелеби — были созданы на материале устнопоэтического творчества чувашского народа. Особенно благотворное воздействие эта традиция оказала на развитие чувашской детской литературы в советских условиях. Чувашская советская детская литература, основу которой заложили воспитанники школы И. Яковлева (М. Трубина и др.), начала развиваться именно с творческого использования чувашского фольклора в духе И. Я. Яковлева.
И. Яковлевым был написан и ряд оригинальных детских рассказов, в которых разносторонне представлена жизнь детей и взрослых, их труд и быт, нравы и обычаи, думы и настроения, чаяния и переживания, показан окружающий детей мир природы и животных. По жанровым особенностям это преимущественно короткие повествовательные и описательные рассказы. Очень большое внимание в своих рассказах И. Яковлев уделяет вопросам семьи, ее авторитета и труда, как основы жизни и воспитания человека.
Большинство рассказов И. Яковлева выдержано в стиле рассказов К. Д. Ушинского и Л. Н. Толстого и преследовало цель развивать в детях наблюдательность, внимание и навык разбираться в окружающей обстановке и жизни. При этом чувашский педагог главное внимание уделял развитию творческих способностей детей и совсем в духе Л. Н. Толстого вовлекал учащихся своей школы в творческую работу. Под его руководством учащиеся собирали образцы устнопоэтического творчества, писали оригинальные сочинения и рассказы. Лучшие из этих рассказов включались И. Яковлевым в букварь. Так были созданы получившие большую популярность среди детей рассказы: «Калач», «Нужда», «Каприз», «Хураська», «Как я разбил часы», «Как ожил мертвый цыпленок», «Как я сбежал из дому на свадьбу», «Раскаялся», «В ночном», «Смерть Марук» и др.
Из учащихся яковлевской школы выросли впоследствии незаурядные писатели и поэты: бытописатель И. Н. Юркин, писатель-этнограф Г. Т. Тимофеев, журналист и писатель-сатирик М. Ф. Акимов, классик чувашской поэзии К. В. Иванов, поэт Н. В. Васильев-Шубоссинни, драматург и композитор Ф. П. Павлов, поэт-лирик Г. В. Зайцев-Тал-Мрза, прозаик М. Д. Трубина, драматург И. С. Максимов-Кошкинский и др.
Работа И. Яковлева по обработке произведений устнопоэтического творчества и созданию оригинальных произведений на чувашском языке тесно переплеталась с переводческой деятельностью. Им и его учениками был переведен на чувашский язык ряд произведений русской литературы и фольклора. Преимущественным вниманием при этом пользовались произведения малой эпической формы (басни, нравоучительные новеллы). Еще в 80-х гг. учениками И. Яковлева под его руководством были переведены на чувашский язык I и II, а к 1903 г. — III и IV «Книги для чтения» Л. Н. Толстого, в которых широко представлены образцы русского эпического жанра. Басни и рассказы, песни и стихотворения А. Пушкина, В. Жуковского, И. Крылова, Л. Толстого и др. видных русских писателей и поэтов, включавшиеся крупнейшими русскими педагогами К. Д. Ушинским и его последователями В. Стоюниным, В. Водовозовым, Н. Бунаковым и др. в хрестоматии для чтения в русских школах, стали использоваться в переводах для чувашских детей с первых годов издания чувашского букваря. Так, уже в букварях 1875—1880 гг. встречаются переводы обработанных Л. Н. Толстым басен «Лгун», «Баба и курица», «Лошадь и конюх», «Лисица и виноград», «Рыбак и рыбка», «Собака и тень», «Волк и журавль», «Волк и ягненок» и др., рассказы и сказы из «Родного слова» К. Д. Ушинского: «Трусливый Ваня», «Лиса и козел», «Лиса и кувшин» и др.
Отношение к переводам у И. Я. Яковлева и у его учеников-переводчиков было творческим. Переводы представляли собой по существу новые произведения. Украшенные образными средствами родного языка, они приобретали национальный колорит и воспринимались читателями как произведения своей литературы. Обращает на себя внимание хотя бы такая деталь: каждый из переведенных рассказов или басен дополняется нравоучением, взятым из чувашского фольклора — пословицей или поговоркой, усиливая логическую завершенность произведения. Так, например, рассказ Л. Толстого о Феде, который гнал усталого коня, в переводе заключается народным афоризмом «Холивший коня пешком не ходил, призревший стариков голодным не ходил».
Работа И. Яковлева по переводу произведений малых жанровых форм завершилась обращением к крупным эпическим и лирическим произведениям классиков русской литературы, однако непосредственного участия в переводе их на чувашский язык он не принимал, а предоставил эту работу своим наиболее одаренным воспитанникам, всячески поощряя в воодушевляя их в этом полезном и нужном деле и взяв на себя полностью заботы по изданию и распространению переведенных произведений в народе. Так были переведены и изданы отдельными книгами «Песнь про купца Калашникова» и избранные лирические стихотворения М. Ю. Лермонтова, «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова, детские рассказы Л. Н. Толстого и др.
Издательская деятельность И. Яковлева служит наглядным подтверждением отсутствия свободы печати в условиях царской России, особенно для нерусских национальностей. Уже с первых годов деятельности по созданию чувашской письменности ему пришлось испытать тяжесть цензурного пресса и преследование реакционных кругов общества. Так, еще в 1884 г. один из корреспондентов «Церковно-Общественного Вестника» в статье «Из Чебоксарского уезда (о деятельности г. Яковлева по образованию чуваш)», пытаясь опорочить алфавит И. Яковлева и вызвать отрицательное мнение о его общественно-педагогической и научной деятельности, злословил: «Пылкость молодой натуры увлекла г. Яковлева на неправильный путь в инородческом деле. Г. Яковлев в деле образования чуваш задался мыслию чувашский язык сделать языком книжным... Задавшись указанной мыслию, г. Яковлев естественно должен был подумать и об алфавите, и вот, после кропотливой работы и долгих филологических изысканий, к некоторым русским буквам он приделал хвостики, кавычки, и чувашский язык, как бы по манию волшебника, явился языком вполне цивилизованным, — с своей транскрипцией, с запасом технических слов».
Но И. Яковлев упорно продолжал работу по изданию учебных, научно-популярных и литературно-художественных произведений и книг, хотя возможности для этого были чрезвычайно ограниченные. За время своей работы в качестве инспектора чувашских школ Казанского учебного округа и Симбирской чувашской школы им было издано много различных книг, среди которых большую долю имеют книги религиозно-нравственного содержания, но немало и книг светских, полезных для народа.
Увлечение изданием церковно-богослужебных книг и религиозно-поучительной литературы было, несомненно, негативной стороной в деятельности И. Яковлева, которая никак не содействовала успешному осуществлению задач культурного подъема чувашского народа, а, наоборот, затормаживала рост самосознания трудящихся, отвлекала их от насущных вопросов общественно-политической жизни, задерживала усвоение населением научных знаний. Вместе с тем нельзя не указать, что многое при этом зависело не отличных желаний самого И. Яковлева, а от условий общественного режима, к которому он вынужден был применяться, чтобы сохранить от разгрома свою школу, дело своей жизни.
В числе изданных И. Яковлевым книг, преследовавших цель распространения среди населения полезных знаний, были научно-популярные брошюры по медицине: «Советы матерям при оспопрививании», 1897; «О чуме», 1897; «О глазной болезни трахоме», 1898; Сборник популярных листков по медицине, 1903; но сельскому хозяйству: «О хлебных семенах и посеве», 1908; «О травосеянии», 1908; брошюры о кустарных промыслах и ремеслах и др.
Большой интерес проявлял И. Яковлев к изданию переводов произведений русской литературы, образцов устнопоэтического и музыкально-песенного творчества чувашей, оригинальных произведений чувашской литературы, но издание их было сопряжено с гораздо большими трудностями, нежели издание религиозной литературы. Кроме переводов отдельных произведений М. Лермонтова, С. Аксакова, X. Андерсена, Л. Толстого, И. Яковлевым были изданы «Образцы мотивов чувашских народных песен и текстов к ним», ч. 1, 1908; сборник «Сказки и предания чуваш», 1908, в котором были опубликованы оригинальные произведения чувашской художественной литературы, в том числе баллада М. Федорова «Арзюри», поэмы К. Иванова «Нарспи» и Н. Васильева-Шубоссинни «Яндрак яндраве», которые из опасения запрета цензуры выданы были за произведения устно-поэтического народного творчества, а их авторы — за собирателей фольклора. Примером неослабного надзора цензуры над изданиями И. Яковлева может послужить вторая часть «Образцов мотивов чувашских песен и текстов к ним», подготовленная учеником И. Яковлева П. В. Пазухиным. Книга была набрана и отпечатана еще в 1912 г., но задержана цензурой и разрешена к выпуску в свет только в 1914 г. с условием указания в качестве издателя не И. Яковлева, а П. Пазухина.
С началом работы И. Яковлева инспектором чувашских школ Казанского учебного округа и Симбирской чувашской школы последняя становится вторым после Казани переводческим и редакционным центром. Вокруг И. Яковлева сплачивается из числа учителей и учащихся школы коллектив переводчиков с русского на чувашский, составителей учебной литературы для школ и авторов научно-популярных брошюр для населения. Эту работу И. Яковлев возглавлял и как инспектор чувашских школ округа и как член переводческой комиссии Православного миссионерского общества. Являясь членом переводческой комиссии, И. Яковлев, разумеется, принимал участие в переводах религиозно-миссионерской литературы на чувашский язык.
Квалифицированный подход руководимого И. Яковлевым коллектива переводчиков и составителей учебных пособий к явлениям чувашского языка заметно усилил борьбу против диалектальной обособленности языка книг, издававшихся на чувашском языке. Наметилось положительное стремление к расширению лексики и грамматических форм языка путем творческого отбора средств верхового и низового чувашских наречий, к установлению общих стилистических норм как необходимых предпосылок к формированию литературного языка.
Если Н. И. Золотницкий в своей издательской работе опирался исключительно на лексические и синтаксические средства верхового наречия, то И. Яковлев, взявший первоначально за основу книжного языка фонетику и лексику низового наречия, вскоре пришел к правильной мысли о необходимости творческого использования языковых средств и форм обоих наречий. Так складывались основы удобопонятного для всего чувашского населения книжного языка, который утвердился в качестве нормативного и которого придерживались и в школьном обучении, и в переводческом деле, и в периодической печати, и в художественной литературе.
Новшества И. Яковлева в переводческой работе вызывали нападки и нарекания со стороны церковников и миссионеров. П. Яковлева и его школу обвиняли в вольном обращении с текстами, в искажении содержания и стиля переводимых им и его учениками книг, главным образом религиозных. Однако переводы И. Яковлева, несмотря на эти нападки, вскоре получили широкое признание читателей.
Простота и образность языка, народность стиля, стремление к смысловому переводу, а не слепое подчинение тексту оригинала — таковы отличительные особенности переводов И. Яковлева. Он практиковал широкое пользование в переводах образными средствами родного языка, строго выдерживал особенности грамматического строя чувашского языка. Такой подход к делу создавал большую популярность переводам Симбирской школы, вызывал среди читателей внимание к произведениям русской научной и художественной литературы и одновременно возбуждал живую заинтересованность одаренной молодежи в использовании устнопоэтического и языкового богатства родного народа в художественно-творческих целях.
Собирание и изучение произведений чувашского фольклора, начатое Симбирской школой первоначально в целях использования, главным образом, в переводческой работе, постепенно приобретает характер обращения к нему как к средству развития оригинальной художественной литературы, изучения и воссоздания истории народа. Из числа учащихся Симбирской школы вышли незаурядные фольклористы и этнографы, писатели и поэты, начавшие свою творческую работу с собирания и обработки произведений фольклора и создавшие первые крупные оригинальные произведения на фольклорной основе.
Воздействие И. Яковлева и его школы на развитие чувашской оригинальной художественной литературы в дореволюционный период сказалось прежде всего в следовании писателей и поэтов примеру творческого обращения И. Яковлева к фольклору родного народа, его просветительски-реалистическим традициям в художественном творчестве, наконец, в личном участии в творческой жизни многих дореволюционных чувашских писателей и поэтов.
Так, например, второй после И. Яковлева чувашский писатель, учитель сельской школы Игн. Иванов начал свою творческую работу — и как учитель, и как писатель — непосредственно при помощи И. Яковлева. В 1872—1875 гг. Игн. Иванов пишет ряд очерков и рассказов из жизни и быта чувашской деревни. Все они выдержаны в духе рассказов самого И. Яковлева и напоминают их и по тематике и стилю, и по форме и идейной направленности. Так же, как и у И. Яковлева, рассказы Игн. Иванова представляют собой короткие нравоучительные произведения, основанные на фольклорном и бытовом материале. Пословица, поговорка, жанрово-бытовой эпизод развертываются им в небольшие очерковые рассказы дидактического характера. И. Яковлев содействовал и публикации рассказов Игн. Иванова. Некоторые из них были напечатаны им в чувашском букваре.
Выступивший почти одновременно с И. Яковлевым на поприще общественно-педагогической деятельности другой чувашский писатель М. Федоров, автор баллады «Арзюри», также испытывал положительное воздействие яковлевской школы. Язык и стиль его баллады носят след непосредственного влияния норм письменности, заложенных И. Яковлевым и его школой.
Подобно И. Яковлеву, М. Федоров обращается прежде всего к теме жизни народных масс, борьбы за культурный подъем чувашского населения. Целью своей литературной, и педагогической работы М. Федоров также ставил создание для родного народа условий для свободного приобщения к передовой русской культуре. Свое произведение, после безуспешных попыток издать, М. Федоров пересылает И. Яковлеву, который опубликовал его в 1908 г. в сборнике «Сказки и предания чуваш».
Появление печатного слова на родном языке в общедоступном для населения изложении и звучании послужило живительной силой для развития оригинальной литературы. Один из первых воспитанников И. Яковлева И. Юркин, будучи в 1876— 1880 гг. учеником Симбирской школы, принимается за запись и литературную обработку образцов устнопоэтического творчества, а впоследствии и за оригинальное творчество. В период первой русской революции И. Юркин издает отдельными брошюрами «Шутки», «Сказания», «Пословицы и поговорки», «Сказки» чувашского народа. Эта работа проводилась И. Юркиным в направлении, избранном Симбирской школой, т. е. прежде всего отбора образцов, наиболее полно отражающих жизнь и быт чувашей: лирических и обрядовых песен, бытовых сказок, легенд и преданий, пословиц и поговорок. И. Яковлев был и рецензентом первых оригинальных произведений И. Юркина. Из воспоминаний самого И. Юркина известно, какому тщательному разбору подверг И. Яковлев первый оригинальный рассказ И. Юркина «Радуга». Обращение писателя в своем оригинальном творчестве к бытовой тематике, к жанру нравоучительного и нравоописательного рассказа и повести, к крестьянским образам опять-таки шло от И. Яковлева и его школы.
Автор обстоятельного этнографического очерка «Девять деревень» Г. Тимофеев получил навыки собирания и изучения фольклора и этнографии также в Симбирской школе. Его сборник, кроме обстоятельного историко-этнографического очерка чувашского населения междуречья Свияги и Волги, включает очень богатый и разнообразный фольклорный материал: загадки, пословицы, поговорки, песни и сказки. Своеобразие быта и нравов, обычаев и обрядов местного населения не могло быть незамеченным сельским учителем Г. Тимофеевым, кровно заинтересованным, как и его учитель И. Яковлев, в культурном подъеме народных масс. Рукописный сборник, любовно и обстоятельно составленный Г. Тимофеевым, был переслан И. Яковлеву, который предпринимал неоднократные попытки издать его. Однако сделать это ему не удалось, и сборник оставался в рукописном фонде Симбирской школы, служа богатым источником для чувашских писателей, поэтов и композиторов в создании ими оригинальных научных исследований, литературно-художественных и музыкально-вокальных произведений.
Расцвет поэтического таланта классика чувашской поэзии К. Иванова и известного поэта Н. Васильева (Шубоссинни) также во многом обязан И. Яковлеву, который оказывал им большую помощь и творческую поддержку в литературной работе.
Обращение двух поэтических сверстников, К. Иванова и Н. Васильева, к переводу произведений русской классической поэзии был подсказан общим направлением, установившимся в переводческой деятельности Симбирской школы. В школе вошло в традицию отбирать для перевода на чувашский язык в первую очередь произведения классиков русской литературы. К. Ивановым и Н. Васильевым были сделаны высокохудожественные переводы ряда произведений М. Ю. Лермонтова. Редактором и издателем переводов был сам Яковлев, выпустивший их отдельной книгой, получившей широкое распространение в народе. Он же издал и первый сборник оригинальных литературно-художественных произведений названных поэтов.
На заботу и внимание И. Яковлева К. Иванов отозвался стихотворным посланием «Современность», посвященным 40-летию Симбирской чувашской школы, в котором он тепло говорил о прогрессивной деятельности своего учителя по просвещению чувашского народа.
Литературно-публицистическая деятельность сотрудников первой чувашской газеты «Хыпар» (Вести), издававшейся в годы первой русской революции в Казани, тоже была тесно связана с культурно-просветительскими традициями Симбирской чувашской школы. Основные кадры сотрудников газеты — первые чувашские журналисты и корреспонденты — М. Акимов, Т. Семенов (Тайр), Ф. Николаев, А. Васильева, Г. Кореньков и др. были воспитанниками Симбирской чувашской школы. Своей литературно-творческой работой они способствовали становлению и дальнейшему развитию чувашского литературного языка. Им принадлежала инициатива организации перевода на чувашский язык произведений русской революционно-демократической и политической литературы и популяризации ее среди населения, почин в создании оригинальных художественных произведений злободневного звучания, правдиво отражавших народную жизнь в годы первой русской революции и последующих лет.
Так созданная И. Яковлевым Симбирская школа и заложенные им основы чувашской письменности и литературы еще в дореволюционное время позволили проявить себя талантливым представителям чувашского народа в науке, литературе и искусстве, оказали положительное воздействие на многие стороны развития общественной жизни чувашского народа: на грамотность и просвещение, письменность и литературу — в целом на развитие всей культуры народа.
Сироткин, М. Я. Роль И. Я. Яковлева и Симбирской учительской школы в развитии чувашской литературы / М. Я. Сироткин // Ученые записки / НИИ яз., лит., истории и экономики при Совете Министров Чуваш. АССР. – Чебоксары, 1969. – Вып. 42. – С. 84-99.
1 Н. И. Золотницкий. Заметки для ознакомления с чувашским наречием, вып. I. Казань, 1871, стр. V.
2 Журн. «Suomi», 1856.
3 «Журнал Совета МНП». 1870, февраль 2.
4 «Журнал Совета МНП». 1870, февраль 2.
5 «Устав братства святителя Гурия», Казань, 1867, § 4.
6 ЦГА ЧАССР, ф. Симбирской чувашской школы.
7 Н. М. Охотников. Записки чувашина о своем воспитании, 1888.