Настала ночь, а приказа о передвижении нашей колонны так и не поступило. Оставив машину в лесу, рано утром мы с Ваней Рогожиным отправились пешком в политотдел дивизии, который должен был квартировать в Вышегорах или в Веревкине.
Выходим на опушку леса. Перед нами – покатое ржаное поле. Лучи восходящего солнца озарили колосья. Веет теплым запахом созревающего хлеба. За полем – низина, там протекает речка Льба, узенькая, мелкая, но ниже моста шире и глубже, есть где нырнуть. Вода от береговых и донных ключей прозрачная и холоднющая даже в жару. С удовольствием помочив себе голову, переходим на западный берег. Тут, на склоне зеленого холма, опоясанного лесами, раскинулась деревня Вышегоры. Она безмолвствует. Во многих домах забиты оконные рамы. Кругом безлюдье. Ни малейшего признака жизни. Слышно лишь дребезжание окон от доносящегося издали артиллерийского гула.
Куда же подевались люди? Какая-то странная тишина царит над Вышегорами. Когда смотришь на голубизну, на прозрачную струю речки, на солнце, не хочется думать, что в этой живописной деревушке прекратилась всякая жизнь. Однако явно чувствуется атмосфера затаившегося шторма, могущего в любую минуту ворваться в эту деревню.
Осторожно стучим в ворота одного дома, который стоит на самом пригорке под ветвями темно-бурого вяза. В ответ – ни звука. Стучим громче, и вдруг откуда-то сверху доносится звонкий мальчишеский голос:
– Мама!.. Мама! Открой, открой! Это наши! Наши!
Смотрим вверх, на крышу дома, оглядываемся по сторонам – никого. Где-то на задворках послышался скрип дверей, потом приблизились к нам шаги, щелкнула задвижка, и из ворот с опаской выглянула женщина, бледная, обвязанная черным платком; заметив нас, она вся затрепетала:
– Ой! Думала, опять они...
– Я же тебе говорил: "Наши!" Так и есть наши, – раздался тот же звонкий, бодрящий голос, и тотчас же прыгнул с дерева мальчонка, со смышленым смуглым лицом, с большими горящими глазами-черносливами, на вид лет восьми. В руках у него самодельный лук и целая связка стрел. Мы сразу догадались, что он сын хозяйки этого дома.
– О-о, брат, да ты крепко вооружился! За кем же охотишься, малый? – спросил я, потрогав за тугой лук.
Малец молчал.
– Да неужто они опять придут к нам? – с отчаянием обращается мать, мучительно вглядываясь то в меня, то в старшего политрука.
– Кто же это вам сказал, мамаша?
– Аль вы не знаете?! – обвела нас страшно удивленными глазами. – Вон они вторые сутки палят из пушек; говорят, Иваньково захватили, Брагино. Раненых наших всех живьем огню предали. Куда же деться нам с детьми? В деревне одни женщины остались, да и они попрятались кто куда.
– Вон еще, еще идут наши, мама! – весело подпрыгнул сын, решительно прервав грустный разговор. Из переулка показались "неунываки" из нашего дивизионного клуба – бывший солист Куйбы¬шевского оперного театра младший политрук Владимир Иванович Кузнецов, прикомандированная к клубу красноармейка Лена, начальник клуба старший политрук Марголин и другие. Шли они в веселом настроении и, кажется, даже распевали вполголоса "Любушку". Смотрю – глаза нашей хозяйки мгновенно потеплели, лицо ее обрело доброе и доверчивое выражение, и морщинки будто расправились.
– Ой! Бестолочь я какая, пригласить-то не догадалась, – вдруг заметалась она и приказала сыну: – Юрка, иди излови хохлатую!
– Последнюю?! – спросил сын.
– Для дорогих защитников ничего не жалко. Иди, иди, сынок, куриным супом угостим гостей.
– Послушайте, мамаша, ради бога, не делайте этого! – поспешил остановить старший политрук. – Мы же не фрицы, чтоб заставить вас зарезать последнюю курицу, да и вовсе не голодные мы, поверьте!
Но пока наш редактор отговаривал хозяйку, курица уже издала последний истошный крик.
Подходят бойцы дивизионного клуба, потные, усталые.
– Сему дому – мир и благоденствие! – низко кланяясь хозяйке, говорит ровным и приятным тенорком наш запевала, коренастый блондин с круглыми голубыми глазами, любимец дивизии Владимир Кузнецов.
– Добро пожаловать, сыночки! Проходите, проходите, будьте как дома, – любезно приглашает женщина, все больше светлея лицом.
– Рады бы погостить, мамаша, да некогда: идем вперед!
– Это точно? – спрашивает Ваня Рогожин, словно не веря услышанному.
– Точно, Ваня! – уверяет Марголин, начальник клуба. – Мы только что из политотдела – разыскали его в Веревкине. Товарищ Золотых приказал: в 11.00 продолжать поход... – Старший политрук разворачивает планшет. – Вот маршрут нашего дальнейшего передвижения... В общем, мы будем находиться где-то в районе обороны 396-го полка...
– Ясно! – говорит возбужденный приятной вестью наш редактор и тут же дает мне приказание: – Вася, давай, сбегай в Веревкино, получи у товарища Золотых точный маршрут и пригони машину – едем!
– Есть!
– Ты не веришь? – обиделся начальник клуба.
– "Где-то" меня не устраивает. Я должен точно знать, чтобы быть уверенным. Действуйте, товарищ политрук, – снова повторил свое приказание редактор.
– Есть!
Я только хотел было побежать, и тут, прямо над Вышегорами, в синеве, показалась шестерка наших краснозвездных ястребков. Можно ли было удер¬жаться, не поглядев на них. Как давно мы не видели их. Даже не верится, что это наши самолеты.
– Наши! Наши!! "ЯКи"!!! – раздались хором ликующие голоса. Хлопая в ладоши, запрыгала, Лена.
Сквозь слезы радости озирает мать рокочущее небо и трепетно восклицает:
– Боже, неужто наши соколы?!
– Да, мамаша, сомненья быть не может – это наши, родные соколы! – сказал Владимир Иванович и запел полным голосом:
Пока мы следили за полетом родной шестерки, как будто у всех выросли крылья, и я лечу в политотдел за получением нового маршрута, которого ждет не дождется наш экипаж. Вот я уже почти у самой дороги, ведущей в Веревкино. Взбираюсь на бугор, смотрю и глазам своим не верю: вся дорога от деревни до моста запружена машинами, повозками и бесчисленными пешеходами. Здесь были и гражданские, большей частью женщины с детьми, здесь были и одиночные солдаты, которые переправ¬лялись через речку вброд. Все они с величайшей поспешностью, молча, двигались в сторону леса.
Что же это? Куда рвется эта разноликая толпа? Меня невольно охватывает смутное чувство тревоги. Обгоняя обозы, мчится знакомая легковушка со смятым крылом. Постой, это же, черт возьми, машина нашего политотдела дивизии!.. Выйдя на дорогу, пытаюсь остановить ее, но она, как шальная, летит прямо на меня.
– Черт вас носит, куда же вы! Очумели что ль? – кричу во весь голос, не сходя с места.
Шофер затормозил машину – и настолько резко, что все заскрежетало. Приоткрылась дверь, и из кабины по пояс высунулся заместитель начальника политотдела Золотых. Он в чрезвычайно нервном состоянии. Его уверенное, всегда свежевыбритое, красивое лицо огрубело, а в коротко стриженных волосах заметно прибавилась серебристая проседь. Бросив взгляд, полный тревоги, он спросил:
– Где редактор?
– В Вышегорах.
– А ты что здесь делаешь?
– Я послан к вам за маршрутом.
– Назад!.. В лес! Скорее!!!
– Что?! – мне показалось, что слух обманул меня. – Простите... Мне приказано пригнать машину из лесу, чтоб выступить вперед.
– Ты что, не понимаешь, мать-перемать? Чтоб совершить прыжок вперед, надо сначала отойти назад! Понял? Передай редактору...
Дальше я его уже не слышал и не видел. Все вокруг поглотил тяжелый, тугой, резкий гром. Берега вздрогнули, вздыбились. Осколки и груды вывороченной земли шарахнули по воде и мосту. Все смешалось: свист, обвальный грохот, глухие стуки, вопли, раздирающие стоны. Крепко обнимая землю, искоса смотрю в небо: бомбардировщики бросаются на мост. Их много – десять, двадцать, тридцать... Вот они один за другим ложатся на боевой курс. И кажется, что уже нет силы, которая помешала бы им бросаться вниз и швырять бомбы на середину моста. Да, чу! откуда-то сзади стремительно появляется шестерка наших "ЯКов". И не та ли самая шестерка, которую мы встретили над Вышегорами со слезами радости и благодарственной песней? Разбившись попарно, они с высоты врезаются в ведущую группу вражеских бомбардировщиков. Атака, и снова набор высоты, и снова атака. Один из "юнкерсов" подпрыгнул и, стремительно разматывая ленту густого дыма, плюхнулся за лесом. За ним летит к земле еще одна пылающая громада. Какой неописуемый восторг вызвали у подавленной и трепетной толпы отступающих эти две победы родной шестерки над врагом. Даже умирая под шквалом огня, люди ликовали, кричали "ура".
Но бомбардировка не прекращалась. "ЯКам" пришлось вступить в схватку со стаей метеороподобных "мессеров", прикрывавших "юнкерсов". Силы были, однако, весьма неравны. Против каждого нашего "ЯКа" ополчились два-три "мессера". У одного из шестерки вспыхнул мотор, и самолет словно бы провалился в бездонную пропасть. Другому "мессер" зашел в хвост и повел огонь всей мощью своей пушки и пулемета. "ЯК" резко метнулся, завилял и, быстро теряя высоту, скрылся за лесом.
Бой становился ожесточеннее. Со всех сторон, в небе и на земле, покуда хватал слух, слышались рокот моторов и пушечный гром. Скорого затишья нельзя было ожидать. Надо спасти редакцию. Короткими перебежками мне удается вырваться из смертельной зоны.
Ржанов, В. "Мама, открой! Наши!" : [рассказ] // Ржанов, В. Своими глазами / Василий Ржанов. – Чебоксары, 1970. – С. 106-113.
