Воспоминания о Н.И. Ашмарине
Г. И. Комиссаров
[историк, философ, педагог]
Мои воспоминания о Н.И. Ашмарине
Май месяц 1900 года. Я учусь первый год во 2-м классе* Симбирской чувашской учительской школы. Учебный год подошел к концу. Через два дня будут окончены все наши работы по завершении учебного года, и мы, воспитанники, будем разъезжаться по своим домам на каникулы. Семь часов вечера. До ужина еще целый час. Мы, второклассники, почти все в классе. Вдруг к нам в класс приходит учитель младших классов отделений образцового чувашского двухклассного училища при учительской школе* Кузьма Сергеевич Сергеев* . Он попросил позвать и тех, кого в ту минуту в классе не было. Когда были все в сборе, Кузьма Сергеевич сказал, что он, по поручению Ивана Яковлевича (инспектора чувашских школ Казанского учебного округа, фактического начальника нашей школы), хочет поговорить с нами об одном важном деле. Он нам сообщил, что появился молодой ученый Николай Иванович Ашмарин, который окончил в Москве Лазаревский институт восточных языков и стал преподавателем в Казани; очень интересуется чувашским языком и уже напечатал толстую книгу под названием "Материалы для исследования чувашского языка". "Теперь, – сказал Кузьма Сергеевич, – он задумал составить научный словарь чувашского языка. Для составления этого словаря ему необходим материал, отражающий чувашский язык: чувашские названия городов, сел, деревень, рек, озер, лесов, урочищ, оврагов, вновь записанные сказки, предания, пословицы, поговорки и тому подобные. Какие материалы нужны Н.И. Ашмарину, все это указано в "Программе для составления чувашского словаря", которую он напечатал во многих экземплярах и прислал и к нам для раздачи тем, кто согласится собирать нужный для словаря материал (Кузьма Сергеевич показал целую кипу экземпляров "Программы"). Н.И. Ашмарин, – продолжил Кузьма Сергеевич, – обращается к учащимся, учителям и всем грамотным чувашам, в том числе и нам с вами, с просьбой помочь ему в деле составления чувашского словаря. Помочь, конечно, мы можем и должны. Во время каникул каждый из нас может ответить на те или другие вопросы "Программы", записать сказки и предания, песни, пословицы, загадки, поговорки. Так давайте сделаем это! Писать нужно каждому на том самом наречии, на каком говорят чуваши вашей деревни и села. В августе материалы привезете и сдадите мне. Не забудьте указать, в какой деревне и с чьих слов записали вы представляемый материал".
В заключении Кузьма Сергеевич раздал нам "Программу" Н.И. Ашмарина. Один экземпляр взял и я и, таким образом, связал себя с обязательством собрать словесный материал, нужный для молодого ученого.
Меня удивляло, как человек нечувашского происхождения мог полюбить наш родной язык и тратить свои силы на его изучение. С другой стороны, так было приятно сознавать, что есть на свете люди, которые интересуются и дорожат нашим языком и хотят сделать его известным и для других людей, которые или совсем не слыхали о чувашском языке, или относились к нему только пренебрежительно. Хотелось выразить этому человеку благодарность от имени чувашского народа за такое отношение его к нашему языку и хоть чем-нибудь помочь ему в его благородном и полезном для нашего народа деле. Я и решил непременно ответить на ряд вопросов "Программы" Н.И. Ашмарина и вернуться в августе в Симбирск с тетрадью материалов молодого ученого. "Ашмарин! Что-то знакомое", – думаю я. И вспомнил: в ближайшем от моей родины городе (Цивильске) жил купец В.А. Ашмарин, который торговал винами и содержал трактир. Вспомнил также: дома у меня была книжка под названием "Постановления экстренного Ядринского уездного земского собрания 3-4 мая 1890 года", и в ней А.Ф. Ашмарин был назван председателем Ядринской земской управы. "Не сын ли или вообще не родственник ли Николай Иванович которому-нибудь из этих двух Ашмариных?" – спрашивал я сам себя. Сопоставляя инициалы трех Ашмариных, я сделал заключение, что Николай Иванович не является сыном ни цивильского, ни ядринского Ашмарина. "Но чей он сын и где родился?" – этот вопрос тогда оставался неразрешенным для меня: никто из окружающих меня людей не мог ответить мне на этот вопрос.
В июне 1900 года, до начала уборочных работ, я занялся сбором нужных для Николая Ивановича Ашмарина материалов. В своей тетради я сообщил местные чувашские названия рек, гор, лесов, полян, оврагов, урочищ, полей в районе села Богатырево (Салтыганова) Чебаевской вол. Ядринского у. Казанской губ. (по-чувашски "Çĕрпÿ патĕнчи Патăр-яль"), с объяснением происхождения названий; дал запись преданий и рассказов о "вĕри çĕлене", "вупăре", "арçори", "асамăç", "тохатмăшĕ", "хĕртсорте", "сивчире", а также запись сказок "Йăванпа осал" и "Емелен салтак", записанных мною со слов одного из своих односельчан – Егора Федорова (Няня Екорĕ). Еще о чем были мои материалы – теперь не помню. Материалы свои я подписывал: "Записаны воспитанником II класса Гурием Ивановым" (до осени 1906 года моя фамилия была по отчеству "Иванов", под фамилией "Комиссаров" я значился только в списке призывников в армию и в документе, выданном мне в 1904 году Ядринским уездным воинским присутствием).
В августе 1900 года я привез собранные мною материалы в Симбирск и отдал К.С. Сергееву. Во второй половине августа в Симбирской чувашской школе побывал сам Н.И. Ашмарин. Но он не собирал нас, воспитанников, и не беседовал с нами. Мы видели его только мельком, когда он проходил по школьному двору. Он был с черной бородой, в соломенной шляпе, в белом пиджаке и серых брюках, молодой, красивый. Видимо, тогда он приезжал в нашу школу только за получением собранных учителями и воспитанниками материалов, нужных ему при составлении чувашского словаря.
В период моего учительства и заведования Персирланским М.Н.П. училищем Ядринского у. (близ с. Балдаева) я продолжал посылать Николаю Ивановичу материалы, вновь записанные мною в районе Балдаевской вол. Но черновики этих материалов у меня не сохранились.
К моменту революции 1905-07 годов Николай Иванович уже успел зарекомендовать себя как подлинный знаток чувашского языка. Этим надо полагать, и объяснять назначение его цензором первой чувашской газеты "Хыпар" ("Весть" или "Известие"). Что в этой газете были напечатаны стихотворения и статьи революционного содержания, говорит о том, что Н.И. Ашмарин нес обязанности цензора не без риска для себя. Несомненно, он оказал большую услугу делу распространения социалистических идей среди чувашского населения при помощи газеты. Он пропустил в печать, между прочим, мои стихотворения "Çуркунне" и "Ял вĕçĕнче шкул ларать" (хотя второе стихотворение с большими сокращениями и изменениями). Но сочинений Николая Ивановича, кроме "Программы для составления чувашского словаря", я не имел и не видел.
Личное мое знакомство с Н.И. Ашмариным состоялось лишь осенью 1908 года, когда я поступил в вуз (в Казанскую духовную академию, хотя стремился в университет). Одновременно в Казанский ветеринарный институт поступил мой одноклассник по Уфимской семинарии и друг П.А. Петров (Туринке). Через отца своего он узнал, что у Н.И. Ашмарина, кроме "Материалов для исследования чувашского языка", имеются печатные труды: "Опыт исследования чувашского синтаксиса. Часть I "Болгары и чуваши" и сборник чувашских песен. Мне хотелось купить книги Николая Ивановича, но в книжных магазинах их не оказалось. Тогда мы с Петровым решили идти к самому автору и купить у него.
Н.И. Ашмарин жил при Инородческой учительской семинарии, потому что он был в семинарии преподавателем географии. Вот мы в один из сентябрьских дней пришли к нему на квартиру. Николай Иванович, уже мужчина средних лет, черноволосый, чернобородый и черноглазый, сидел за рабочим столом и работал как раз над чувашским словарем: составлял словарь на букву "А". Он задумал сделать словарь глубоко научным, чувашско-русско-латинским. Мы познакомились и сказали о цели своего прихода. Экземпляр книги "Болгары и чуваши" нашелся, но Н.И. решительно отказался брать деньги за книгу: он просто подарил ее нам. Поговорили мы немного: чувствовали неловкость из-за того, что оторвали ученого от работы. Но нас обрадовало то, что наше посещение Н.И. превратил в полезное дело: он задал нам ряд вопросов о значении некоторых чувашских слов, о том, как понимают эти слова чуваши нашей местности. Мы ответили на вопросы, и Н.И. записал наши объяснения.
Книгу "Болгары и чуваши" я прочитал с увлечением. Другие сочинения Николая Ивановича я нашел в университетской и академической библиотеках и тоже познакомился с их содержанием. Я был поражен глубиной исследований Н.И. Ашмарина.
Можно было ожидать, что буду часто посещать учительскую семинарию и встречаться с Николаем Ивановичем, так как при семинаре в то время жили, кроме Николая Ивановича, знакомые мне преподаватели Н.В. Никольский, А.И. Емельянов и работавший учителем образцовой чувашской начальной школы Кузьма Сергеевич Сергеев* . Но этому помешали серьезные события, происшедшие в жизни Инородческой учительской семинарии. По доносу подкупленных царской охранкой предателей, в квартире Кузьмы Сергеевича был найден чувашский типографский шрифт для подпольной типографии, а в семинарской церкви была найдена революционная литература. Восемь воспитанников были арестованы и осуждены, Н.В. Никольский, К.С. Сергеев и некоторые другие были уволены из семинарии. Семинария была взята под контроль охранки и черносотенных организаций. Темные силы работали над закрытием Инородческой семинарии и преобразованием ее в русскую семинарию. От семинарии стало веять могилой, и туда не тянуло. Я изредка бывал только у нового учителя образцовой чувашской школы Павла Михайловича Михайлова (после образования чувашской области работавшего секретарем Облисполкома). С Николаем Ивановичем после этого я встречался, пожалуй, только на собраниях Общества археологии истории и этнографии при университете (после того, когда я был избран членом-сотрудником Общества в 1909 году). Мой приятель Петров в 1909 году прервал учение в Ветинституте и с женой уехал учительствовать в Стерлитамакский уезд Уфимской губернии. Оставшиеся в Казани студенты-чуваши в эти годы тоже не посещали Николая Ивановича. Но К.С. Сергеев, и раньше помогавший Николаю Ивановичу в деле составления чувашского словаря, продолжал сотрудничать с ним. * Мы, чуваши-студенты вузов Казани, сделали попытку возобновить издание чувашской газеты, но в условиях реакции это оказалось неосуществимым делом.
По окончании вуза я ходил в управление учебного округа и попросил предоставить мне место преподавателя в одном из средних учебных заведений Казанской или Симбирской губернии. Но мне отказали (я был в черном списке). А в Оренбургском учебном округе мне сразу предложили места: в учительскую семинарию в Оренбурге или в мужскую гимназию в Уфе. Я избрал Уфу, чтобы быть поближе к своим сородичам-чувашам. Но встречаться с Николаем Ивановичем стало теперь совсем трудно. И мы не встречались вплоть до 1917 года.
В 1917 году я приезжал в Казань два раза и встречался с Николаем Ивановичем, но, к сожалению, только мимоходом.
1918-1919 учебный год я проработал в г. Цивильске (в школе II ступени и одновременно в уотнаробе). Летом 1919 года в Цивильске и Чебоксарах были проведены уездные курсы учителей трудовой школы. На этих курсах мне пришлось читать лекции по истории и этнографии чувашей. Но Николай Иванович, видимо, не выезжал на эти курсы: я не мог встретиться с ним. В августе этого года состоялась Всероссийская конференция деятелей по просвещению чувашей, и я был избран председателем вновь созданной Переводческо-издательской комиссии при Чувашском отделе Наркомнаца, работавшем в Казани. Я вскоре приступил к работе в Комиссии, со мной работала еще А.Г. Григорьева (другие члены Комиссии не явились). Я прожил в Казани месяц с лишним, но с Н.И. Ашмариным почему-то не встречался. Я только через знакомых узнал, что Н.И. с 1917 года работал преподавателем татарского, а с мая 1919 года и чувашского языка во вновь открытом в Казани Северо-восточном археологическом и этнографическом институте. Но позднее этот институт закрылся, и Николай Иванович остался без необходимой для него базы для работы по своей специальности. Ему, многосемейному человеку, и в материальном отношении стало, конечно, трудно.
Освобождение Уфы от колчаковцев изменило мое положение. Уфимский ревком и Отдел народного образования настойчиво ходатайствовали перед Чувашским отделом об откомандировании меня в Уфу для работы там. Чувашский отдел, наконец, удовлетворил это ходатайство, и я уехал в Уфу. Здесь на меня возложили разные обязанности. Работы было по горло, и я долго не имел сведений о Н.И. Ашмарине.
|
В Чувашском отделении Восточного педагогического института.
|
В августе 1925 года Наркомпросом Чувашской АССР мне была предложена преподавательская работа при Кафедре чувашеведения Восточно-педагогического института в Казани (ВПИ), переименованной вскоре в Чувашское национально-лингвистическое отделение. Советом Отделения и Института я был избран и.д. доцента, и я приехал из Уфы в Казань в конце 1 декады октября 1926 года.
Тогда только я узнал, что Н.И. Ашмарин в последние годы работал профессором Азербайджанского университета в Баку, что он дал согласие вернуться в Казань и работать на Чувашском отделении ВПИ. И действительно, через несколько дней после меня он приехал в Казань со своей семьей. К его приезду для него была найдена жилплощадь на 2-м этаже того самого дома № 42 по ул. Галактионова, в котором помещался Чувашский отдел (по розыску квартиры много было сделано В.Г. Егоровым).
Вскоре в ВПИ состоялось объединенное заседание национально-лингвистических отделений Института: татарского, чувашского, марийского и удмуртского.* Приняли учебный план отделений и распределили преподавателей по дисциплинам. Основными работниками нашего отделения стали: профессор Н.И. Ашмарин – заведующий кафедрой, научный руководитель отделения и преподаватель чувашского языка (синтаксиса), и.д. доцента В.Г. Егоров, – второй преподаватель языка, профессор Н.В.Никольский – административный заведующий отделением и преподаватель географии Чувашской АССР, истории чувашского народа и чувашского фольклора, я – в качестве и.д. доцента, преподавателя истории чувашской литературы и методики преподавания языка и литературы в чувашской средней школе и Н.И.Воробьев – и.д. доцента по этнографии чувашей.
Нашему отделению отвели на первых порах две комнаты на нижнем этаже Института (в здании бывшего Института благородных девиц), через год нам предоставили часть верхнего этажа Института из нескольких комнат, с отельным входом. Отпустили средства на организацию кабинетов. Я организовал кабинет методики. Студенты организовали кружок чувашеведения. Работа на отделении наладилась. Все работали дружно, без конфликтов.
С Николаем Ивановичем теперь я встречался почти каждый день. Мне было приятно работать рядом с таким квалифицированным специалистом, каким был он. Я его очень уважал, но и стеснялся беспокоить его вопросами и разговорами. В здании института мы с ним разговаривали мало. Курсы фольклора (один год), истории литературы и методики преподавания я вел самостоятельно: Николай Иванович, как руководитель кафедры, обычно соглашался с моими планами и программами, не изменял, не переделывал их. Иногда мы выступали с докладами на общих собраниях студенческого кружка чувашеведения и Общества археологии, истории и этнографии при университете. Я состоял еще членом Педагогического общества при институте, преподавал в Казанском чувашском педтехникуме, руководил литературным кружком в этом педтехникуме, состоял членом чувашской секции ТАППа (писательской организации) и был председателем Казанского отделения Общества изучения чувашской культуры (в Москве). Николая Ивановича не втягивали в эти добровольные общества, но в торжественных случаях его приглашали на собрания.
На квартире у Н. Ивановича я бывал, но редко. Он опять возобновил свою работу по составлению чувашского словаря. Рабочий кабинет его помещался в первой же комнате по входе на квартиру. Здесь по стене были устроены длинные полки из простых, некрашеных досок, и на них были расставлены его книги и сложены рукописные материалы. Видно было, что, несмотря на приобретение на средства Чувашнаркомпроса нескольких шкафов и другой мебели, у Николая Ивановича в квартире многого не хватало.
У себя Николай Иванович был гостеприимен, рад посещению, оживлялся, разговаривал и рассказывал.
Первые два года своей работы в ВПИ я жил в отведенной мне комнате в самом здании института. Прогулки я совершал или в парке института или на улице Карла Маркса. Во время таких прогулок я иногда встречал Николая Ивановича. При таких встречах он обычно задерживался на улице и присоединялся к моей прогулке. В эти часы он охотно разговаривал и рассказывал, как у себя дома.
Однажды во время такой прогулки я попросил Николая Ивановича сказать мне, где он родился, какое отношение к нему имеют Ашмарины, которых я знал: один цивильский, другой ядринский; спросил также о том, в какие годы и почему он заинтересовался чувашским языком и вообще чувашами. Он охотно удовлетворил мой интерес. Он даже оживился и стал рассказывать с большим увлечением. Он сказал, что его дед Филипп переселился из Владимирской губернии в г. Ядрин Казанской губернии. У него были сыновья: Иван и Александр. Иван Филиппович Ашмарин и был отцом Николая Ивановича, а Александр Филиппович Ашмарин, бывший и председателем Ядринской уездной земской управы, и городской головой г. Ядрина – приходится ему (Николаю Ивановичу) дядей.
Родился Николай Иванович в г. Ядрине (теперь Чувашской Республики) в 1870 году (был ровесником В.И. Ленину). Но отец его в котором-то году со своей семьей переселился из Ядрина в г. Курмыш, тогда Симбирской губернии, Курмышского уезда, находящийся недалеко от Ядрина, тоже на левом берегу р. Суры.* Отец Николая Ивановича занимался мелкой торговлей (имел лавку). Цивильский Ашмарин Николаю Ивановичу был незнаком: он был, очевидно, или случайный однофамилец, или потомок одного из переселенцев из Владимирской губернии, земляков деда Николая Ивановича.
Детство Николая Ивановича прошло в Курмыше. Интерес его к чувашам и их языку зародился с детских лет. Чуваши из-за Суры приезжали в Курмыш, особенно по базарным дням и заходили к Ашмариным. Особенно много чувашей было на базарной площади. Николай Иванович, будучи мальчиком, внимательно разглядывал их и прислушивался к разговору. Черты лица, одежда, язык чувашей привлекали его внимание. Все это было своеобразно и привлекательно для него. Он видел чувашей добродушными, симпатичными, скромными. Он сам симпатизировал им. Он не одобрял поведение тех городских мальчишек, которые иногда дразнили чувашей, и позволяли себе надсмехаться над ними. Ему хотелось разговаривать с чувашами на их родном языке, потому что он видел, что чуваши в большинстве совсем не знают русского языка и им очень трудно объясняться с русскими. Кроме того, ему казались интересными самые слова и фразы чужого, неродного языка, их своеобразное звучание и письменное изображение. Такое отношение Николая Ивановича к незнакомому ему чувашскому языку мне было понятно по моему личному опыту: и я с большим интересом, любопытством и удовольствием стал читать и заучивать марийские, татарские и латинские слова и фразы, когда в мои руки попали "первоначальные учебники "черемисского", татарского и латинского языков (когда мне было 13 лет). И Николай Иванович в этом именно возрасте начал изучать чувашский язык. Поводом к этому послужило то обстоятельство, что в его руки попали пособия по чувашскому языку – сочинения Н.И. Золотницкого: 1) "Заметки для ознакомления с чувашским наречием. 1871 г." и 2) "Корневой чувашско-русский словарь. 1875 г.". Вскоре он приобрел чувашский букварь И.Я .Яковлева и первые переводы на чувашский язык под редакцией того же Яковлева. Несмотря на то, что эти книги были напечатаны на укающем (низовом) наречии чувашского языка, несколько отличающемся от наречия, на котором говорили чуваши прилегавших к Курмышу волостей, Николай Иванович скоро понял, что яковлевские книги и по стилю, и по транскрипции неизмеримо точнее передают подлинный чувашский язык, нежели книжки Н.И. Золотницкого, и в дальнейшем он изучал этот язык уже по изданиям симбирской переводческой комиссии, которую возглавлял И.Я. Яковлев.
Интерес к языку и этнографии чувашей сыграл решающую роль при выборе Н.И-чем специальности по окончании Нижегородской гимназии, в которой он учился после первоначального обучения в Курмыше: он пошел не в университет, а в Лазаревский институт восточных языков с целью изучения тюркских языков для лучшего понимания словаря и законов чувашского языка.
Я не расспрашивал Н.И-ча о том, были ли у него братья и сестры, кто жив и кто умер из членов семьи его отца. Но спросил его, жив ли его дядя А.Ф. Ашмарин, которого я знал, когда учительствовал в Персирланах (в 6 верстах от Ядрина). При доме у него был магазин культтоваров, и я изредка покупал у него учебно-письменные принадлежности для своей школы. Товар отпускал иногда он сам, иногда его жена. Сам он был седоволосый и седобородый, благообразный и моложавый на лицо старик. Жена была еще не седая, блондинистая женщина. Видал я у них еще дочь – блондинку, с большими синими глазами, с посетителями они были очень вежливы и приветливы: на них лежала печать культурности. Николай Иванович сказал, что его дядя с женой живут в Казани, что дом их в Ядрине отобрали, а теперь А.С. Ашмарин работает в Союзпечати, торгует газетами и журналами и болеет ревматизмом ног. Я, действительно, увидел его потом на улице Чернышевского сидящим в киоске и торгующим газетами и журналами.
Н.И. сочувствовал своему дяде, но поддерживать его в материальном отношении не мог, так как сам почти всегда нуждался в средствах, несмотря на постоянную помощь, оказываемую ему Чувашнаркомпросом. Причина стесненного материального положения Николая Ивановича лежала, главным образом, в многосемейности и в недостаточно расчетливом расходовании средств членами семьи. Такое материальное положение и частые жалобы жены на отсутствие денег заставляли Николая Ивановича беспокоиться, волноваться, хлопотать о деньгах, ездить в Чебоксары, а это в свою очередь было большой помехой в его научных занятиях. Но, несмотря на эти неблагоприятные условия, Н.И. Ашмарин подготовлял очередные выпуски Словаря чувашского языка. Ускорение темпов социалистического строительства, расширение сети чувашских национальных школ и сферы применения чувашского языка требовали ускорения издания Словаря чувашского языка. Поэтому Николаю Ивановичу пришлось отказаться от первоначального плана издания научного, чувашско-русско-латинского словаря, а форсировать издание словаря чувашско-русского, без перевода на латинский язык. Решено было выпускать словарь большими книгами, фактически уже не выпусками, а томами. Один из учеников Николая Ивановича по ВПИ (Резюков) был прикомандирован к нему в качестве сотрудника-секретаря, и дело заметно подвинулось вперед. За период 1928-1930 годов вышли из печати пять выпусков (томов) словаря. В следующие годы работа над словарем продолжалась.
Словарь чувашского языка, однако, не был единственным предметом, приковавшим внимание Николая Ивановича. Одновременно он интересовался и другими вопросами и печатал монографии по этим вопросам. За время работы на чувашском отделении ВПИ Н.И. напечатал такие монографии, как: 1) "Заметки по сравнительной грамматике тюркских народов. 1928 г." (на стеклографе), 2) "О морфологических категориях подражаний в чувашском языке. 1928 г.", 3) "Немецкое Solange в свете урало-алтайских подражательных образований. 1928 г.", 4) "К вопросу о происхождении латинского названия свинца. 1930 г."
В этот период казалось, у Николая Ивановича в голове и на языке вертелись только чувашские слова и сопоставлялись со словами других языков. Можно сказать, при каждой встрече со мной он задавал мне вопрос, как я понимаю то или иное чувашское слово. То же самое он делал и со студентами-чувашами.
Связь моя с Николаем Ивановичем была бы более тесной, если бы я тоже работал в области языковедения. Но мне было поручено заниматься литературой и методикой преподавания, т.е. другими дисциплинами, и у меня не так часто возникали вопросы, которые бы служили для меня поводом для обращения за помощью к Николаю Ивановичу.
В 1927 году Н.И. Ашмарин написал большой и весьма положительный отзыв о моих научно-литературно-педагогических трудах, который вместе с отзывами других двух профессоров и с моими печатными трудами были посланы в Государственный ученый совет для утверждения меня доцентом. Я, конечно, до конца своей жизни буду с глубокой благодарностью вспоминать об этом поступке Николая Ивановича, показавшем его доброе, благожелательное отношение ко мне.
С 1 сентября 1931 года Чувашское отделение при ВПИ было закрыто "ввиду перевода его в Чебоксары в Чувашский педагогический институт". Н.И. Ашмарин, как и все другие преподаватели бывшего Чувашского отделения, остался в Казани. Он вышел на пенсию и решил посвятить свои силы исключительно работе над словарем чувашского языка. А меня нагрузили работой по организации межвузовской кафедры чувашского языка и литературы и по преподаванию родного языка и литературы всем студентам чувашского происхождения (в порядке "коренизации" преподавания в вузах). С Николаем Ивановичем встречались очень редко, так как было некогда (я преподавал в б. Чувашском педтехникуме, сделавшимся чувашским сектором Объединенного педтехникума, и в пяти вузах Казани). * С 1933/34 академического года я перешел на преподавание русского языка и литературы в вузах и в средней школе рабочей молодежи Бауманского района. Но к этому времени Николая Ивановича Ашмарина не стало. Он умер в августе 1933 года, 63-х лет отроду.
Смерть его была для меня полной неожиданностью. Я узнал об этом печальном событии лишь после похорон, через пять дней после того, как перестало биться сердце дорогого всем нам человека – Н.И. Ашмарина. В момент его смерти меня в Казани не было: я находился в Уфе. Я собирал материалы по истории образования чувашей. В один из хороших августовских дней я сидел в Книжной палате Башкирской АССР и делал нужные мне выписки. Вдруг ко мне подходит заведующий книжной палатой Чердынцев и спрашивает меня, указывая на сообщение в свежем номере газеты: "Вы не слышали об этом?" Я посмотрел на сообщение и непроизвольно ахнул: сообщалось о смерти Николая Ивановича. Неожиданность поразила меня: словно кто-то из-за угла вдруг ударил обухом по голове. Печаль овладела сердцем. Так жалко было Николая Ивановича! И было досадно, что я не смог проститься с ним и проводить его в последний путь. Потом я прочитал некролог, посвященный Н.И. Ашмарину и написанный В.Г. Егоровым. В некрологе все было хорошо, кроме одной неточности относительно места рождения покойного ученого: было сказано, что он родился в Курмыше (следовало сказать в Ядрине).
Подробнее об обстоятельствах смерти и о похоронах Николая Ивановича я узнал только по возвращении в Казань. Мне сказали, что Николай Иванович ездил в Чебоксары на пароходе, в 3-ем классе, и заболел тифом, который и подкосил его. Похороны были скромные, потому что время было неучебное: студентов в Казани не было, да и почитателей покойного из пожилых многих не было.
Так оборвалась жизнь замечательного ученого и неутомимого труженика, так много сделавшего для чувашского народа и для науки вообще. Его образ никогда не потускнеет в моей памяти. Я тщательно собирал и хранил печатные труды Николая Ивановича. Но словаря его теперь у меня нет: я не мог перевезти его из Казани в Санчурск, а в Казани мою библиотеку разграбили. Приходится сожалеть, что Николаю Ивановичу не удалось довести до конца работу по изданию "Словаря чувашского языка".
Памятниками, напоминающими о Н.И. Ашмарине, у меня остались, кроме его сочинений, фотоснимки, на которых запечатлен его образ: 1) снимок групповой, Чувашской секции ТАПП (1928 г.), 2) снимок групповой, студентов и преподавателей Чувашского отделения ВПИ (1929 г.). Я верю, что весь чувашский народ вписал имя Н.И. Ашмарина в свою историю на вечные времена.
31 марта 1958 г.
г. Санчурск.
Комиссаров, Г. И. Мои воспоминания о Н. И. Ашмарине / Г. И. Комиссаров // Ашмарин, Н. И. Чувашская народная словесность / Н. И. Ашмарин. – Чебоксары, 2003. – С. 382-396.